Эдуард Асадов - Избранное

Бормочет, остывая, самовар.
С его загаром медным, как ни странно,
Отважно спорит бронзовый загар
Хозяйки дома, моющей стаканы.

У печки на протянутом бруске
Висят костюмы мокрые гостей,
А их самих, одетых налегке,
Усталых и прозябших до костей,

Отправила старуха на лежанку,
Сказавши басом: — Грейтесь-ка пока.
Дорога в дождь, конечно, не сладка.
Ну, ничего, зато уж спозаранку —

Куда тебе ненастье иль гроза —
Погода будет ясной, как слеза.
Коль говорю, так вы уж верьте мне,
Ведь мой «баромет» у меня в спине.

Приятно после слякотной дороги,
Поужинав, улечься на печи
И чувствовать, как спину, плечи, ноги
Под шубой согревают кирпичи.

Посуду всю убрав в пузатый шкаф,
Уселась бабка важно за газету.
Вдруг кто-то, в раму часто застучав,
Протяжно крикнул: — Тётка Анна, где ты?!

Хозяйка, перегнувшись через стол,
Взволнованно спросила: — Что ты, Настя?
— Да с нашей Резвой, бабушка, несчастье,
Ей бык на ферме шею распорол!

Где ломота в коленях?! Быстро, споро
Метнулась бабка, будто на пожар.
Схватила телогрейку: — Я не скоро…
Вы отдыхайте… Грейте самовар…

Дверь хлопнула. Прогрохали ступени,
И тишина… Они теперь вдвоём…
И сразу же неловкое смущенье
Их молчаливо стиснуло кольцом.

— Люблю я сказки страшные, Танюша.
Ты б рассказала? — пошутил Андрей.
— Ну что же, пострашней так пострашней,
Могу, геолог, коли хочешь, слушай.

Жила-была принцесса… Впрочем, хватит!
Ты помнишь наш дорожный разговор
О затонувшем парусном фрегате,
Про институтский бал и мой позор?

Верней, не про позор, а про обиду
На то, что он не понял ничего,
Пришёл с другой… Взглянул и не увидел,
А я ждала, я так ждала его!

Потом я часто думала о ней.
О той… Другой… Ну чем приворожила?
Ведь я лицом не хуже, ей-же-ей!
Ум? Но и тут я вряд ли б уступила.

— Но ты сказала, — Громов рассмеялся, —
Что он был с бочкой, рыжею, кривой… —
Однако смех мгновенно оборвался.
— Постой, ты плачешь? Таня, что с тобой?!

— Эх ты, геолог! — проглотив слезу,
Сказала Таня с невесёлым вздохом. —
Ведь я же знаю — нынче там, в лесу,
Ты обо мне небось подумал плохо.

Решил, конечно: что ей до того,
Что я женат? Она и крохам рада…
Ты, как всегда, не понял ничего…
Нет, подожди, перебивать не надо.

Сейчас поймёшь. О ней я солгала.
Однако верь мне: вовсе не со зла,
Так было проще. А она иная:
Не рыжая, увы, и не кривая.

Её глаза (и это уж не ложь)
Большие, темно-синие и чистые.
А волосы, как перед жатвой рожь,
Такие же густые и пушистые.

Он ею жил, а я — пустой мечтой.
Ну вот тебе и сказочки конец!
Жила-была принцесса, а герой
Пошёл совсем не с нею под венец…

Татьяна попыталась улыбнуться,
Но к горлу снова подступил комок.
— Графин с водой… вон там стоит, на блюдце…
Сходи, не поленись, налей глоток…

Мир как-то сразу спутался, смешался.
— Так, значит, Таня… Значит, ты меня?..
— Уже пять лет. А ты не догадался?
Совсем стемнело. Разыщи огня…

— Зачем, Танюша?
— Да уж поздно. Вечер.
В других домах уже давно огни. —
Под лёгкой кофтой так округлы плечи…
А губы близко, рядом… Вот они!..

Он как в чаду. Он все забыл отныне.
И, как бы вечер ни синел сейчас,
В душе Андрея цвет небесной синий
Закрыли тучи темно-серых глаз.

Все мутит разум: и слова хмельные,
И тонкий запах девичьих волос,
И губы… губы влажные, тугие,
Слегка солоноватые от слез.

Татьяна Бойко, статно-горделивая,
Краса и гордость институтских стен,
Твоя теперь — покорная, счастливая
И ничего не ждущая взамен.

Ночь сползла в овраги. Рассвело.
Во дворах дымятся самовары.
А с плетней гремят на все село
Петухов победные фанфары.

Щёлкнул за околицей пастух,
Разошлась туманная завеса,
И громадный огненный петух
Медленно взлетел над спящим лесом.

Все пока истомою объято…
Но уже, проворны и легки,
Солнечные жёлтые цыплята
Понеслись к селу вперегонки.

Через стекла яркою лавиной
В дом, в уют, в жилую теплоту!
Вот уж двое прыгнули на спину
Серому ленивому коту,