Эдуард Асадов - Избранное

В рюкзаке мешочек с образцами
Да промокших спичек коробок,
Маленький пакетик с сухарями,
Шесть картошин, соль да котелок.

Влажный ветер, рыща по округе,
Холодком колючим донимает
И озябших путников друг к другу
Все тесней и ближе придвигает.

Как странны невольные объятья!
Все яснее у груди своей
Грудь девичью под намокшим платьем
Чувствует взволнованный Андрей.

Надо б как-то сразу распрямиться.
Пошутить беспечно, отстраниться.
Только он, как раз наоборот —
Не назад подался, а вперёд.

Что виной тут: тихий посвист птицы,
Ветра ли пьянящего глоток,
Танины ли длинные ресницы,
Он и сам ответить бы не мог.

А Татьяна? Что же нынче с нею?
Где ледок её спокойных глаз?
Почему так ласково к Андрею
Вдруг прильнула девушка сейчас?

Кто сумеет разобраться в этом?
Право, глупо спорить и гадать!
Легче звезды в небе сосчитать,
Чем сердечным овладеть секретом.

Все сейчас красноречивей слов:
Тихий вздох, пожатие руки…
Что же это: новая любовь
Иль минутной вспышки огоньки?

С вышины сквозь толщу серых туч
Вниз скользнул весёлый тёплый луч,
А за ним, как будто в море хлеба,
Вспыхнул васильком кусочек неба.

Он был влажный, он был синий-синий,
Будто взгляд, знакомый с детских лет.
И казалось, он воскликнул: «Нет!»
Крикнул с болью голосом Галины.

Да, конечно, только показалось.
Ну какой там голос в самом деле?!
Только радость словно б вдруг сломалась
И метнулась в гущу старых елей.

Что ж потом? Ведь из любимых глаз
Хлынет столько неподдельной муки!
Огонёк свернулся и погас…
Сжались губы, и ослабли руки…

— Что костёр? Нет, нам не до костра. —
Голос сух и непривычно колок.
— Дождь уже кончается. Пора.
Скоро вечер. Поспешим, геолог!

— Нам, — сказал Андрей, — идти немного,
Лагерь наш вон там, за тем бугром.
Что ж, пошли, пока видна дорога.
Через час, я думаю, дойдём.

Вот и холм. И вмиг застыли двое:
Лагерь словно бурею смело,
А внизу чернело небольшое
Вовсе не знакомое село.

— Заблудились! — ахнула Татьяна. —
Ну, геолог, драть тебя и драть.
Так всегда бывает, как ни странно,
Если карт и компаса не брать.

Где же нам искать теперь ночлега?
— Здесь, — ответил Громов, — решено. —
Позади вдруг скрипнула телега
И раздался зычный голос: — Но-о-о!

На подводе высилась старуха,
В сапогах, в большом дождевике,
В заячьем залатанном треухе
И с кнутом в морщинистой руке.

— Бабка! Далеко ль до Белых Кочек?
И какое там внизу село?
— Это вон Аркашино, сыночек…
— Ишь куда нас, Громов, занесло!

— А до Кочек сколько?
— Вёрст двенадцать. —
Бабкин голос — ерихонский бас.
— Бабушка, а вы домой сейчас?

— Да куда же мне ещё деваться?
Медсестру вон отвезла в район.
Вымокла и все кляла дорогу.
А по мне, что взмокла — слава богу!

Жить в деревне был ей весь резон,
А она, прожив здесь три недели,
Застонала: «Скука, тошнота…
Доктор строг. Все книжки надоели.

Так-де и завянет красота».
Вот и отвезла я стрекозу.
А про вас мне баяли словечко.
Вы тут камни ищете на речке.

Лезьте. Я к себе вас отвезу.
Таня тихо: — Может, неудобно?
Может, мы стесним? У вас семья?
— Я семью вам опишу подробно:
Вся семья — мой серый кот да я…

Только пусть я бабка, пусть седая,
Но силёнки все ж во мне крепки.
Да и должность у меня мужская,
Я колхозный конюх, голубки.

Вечереет… Солнце кистью яркой
Прикоснулось к каждому листу
И в большую радужную арку
Вставило всю эту красоту.

В маленьком багряном озерке
Алые, в густых лучах заката,
Утка и пунцовые утята
Медленно плывут невдалеке.

Вон берёзка белый стан сгибает
И, стыдливо прячась за кустом,
Свой наряд зелёный отжимает,
Ёжась под холодным ветерком.

Да, в тот вечер все вокруг сверкало
Тысячами радостных огней.
— Хорошо! — Татьяна прошептала.
— Очень! — тихо вымолвил Андрей.

Все небо к ночи снова занесло,
По стёклам зябко покатились слезы,
Но в хате бабки Аннушки тепло,
Здесь пряный запах мёда и берёзы.