Эдуард Асадов - Избранное

Она уснула на плече моём
И, чуть вздыхая, как ребёнок, дышит,
И, вешним заколдованная сном,
Ни чувств, ни слов моих уже не слышит…

И среди этой лунной тишины,
Где свет и мрак друг в друге растворяются,
Какие снятся ей сегодня сны?
Чему она так славно улыбается?

А кто сейчас приходит к ней во сне?
Я знаю. Ибо я умен и зорок!
Улыбки эти безусловно — мне,
Ведь я любим и непременно дорог!

Сквозь молодость и зрелость столько лет
Идём мы рядом, устали не зная,
Встречая бури радостей и бед
И в трудный час друг друга выручая.

Но мудрая и добрая луна
Вдруг рассмеялась: «Чур, не обижаться!
Ты прав, конечно, но она — жена,
Пусть милая, а всё-таки жена,
А им мужья, как правило не снятся!

На свете часто всё наоборот:
Ты — муж прекрасный! Глупо сомневаться!
Но вот скажи мне: ты запретный плод?
Нет, я серьёзно: ты запретный плод?
Ах, нет? Тогда не стоит волноваться!

Муж существует в доме для того,
Чтобы нести обязанность любую.
Он нужен для того и для сего,
Короче, абсолютно для всего,
Но толко не для ласк и поцелуя…

А если сам захочешь навещать
Вдруг чьи-то сны под звёздным небосводом,
То должен тоже непременно стать,
Хоть в прошлом, хоть теперь, но только стать
Вот этим самым «запрещённым плодом».

Она уснула на плече моём,
Неслышно ночь под потолком сгущается…
Любимая моя, согрета сном,
Совсем по-детски тихо улыбается…

Лезть к ближним в мысли люди не должны,
И споры ничего не достигают.
Ну что ж, пускай средь вешней тишины
Ей сладко снятся лишь такие сны,
Что дорогое что-то воскрешают…

И если мне никак не суждено
Быть тем, кто снится в дымке восхищений
Иль в тайне острых головокружений,
Я снов чужих не трону всё равно!

И я ревнивых игл не устрашусь,
Ведь может статься, озарён судьбою,
Я всё равно когда-нибудь явлюсь,
Вот именно, возьму да и приснюсь
Душе, готовой восхищаться мною…

Пусть сны любимой остро-хороши,
Однако может всё-таки случиться,
Что ведь и я не олух из глуши
И в песне чьей-то трепетной души
Могу и я торжественно явиться!

Умирают деревни, умирают деревни!
Исчезают навеки, хоть верь, хоть не верь.
Где отыщется слово суровей и гневней,
Чтобы выразить боль этих жутких потерь?!

Без печали и слёз, будто так полагается,
Составляется акт, что с таких-то вот пор
Деревенька та «с данных учётных снимается»
И её больше нет. Вот и весь разговор.

А ведь как здесь когда-то кипела жизнь!
С гулом техники, свадьбами и крестинами.
Воевали с врагами и вновь брались
И трудиться, и свадьбы справлять с любимыми.

И бурлила бы с шуткой и смехом жизнь,
И пошла бы считать она вверх ступени,
Если б в душу ей яростно не впились
Все, кто жаждал свалить её на колени!

Почему покидают тебя сыновья?
Отчего твои дочери уезжают?
Потому что нищают твои края!
И тебя в беззакониях попирают!

Сколько сёл на Руси, что от благ далеки,
Нынче брошены подло на прозябанье?!
Где живут, вымирая, одни старики,
И стираются с карты былые названья.

Сколько мест, где село уж давно не село,
Где потухшую жизнь только пыль покрывает,
Где репьём как быльём всё до крыш поросло,
И в глазницах окон только ветры гуляют…

Впрочем, есть и деревни, где жизнь и труд,
И в сердцах ещё где-то надежда бьётся.
Только сёл, где не сеют уж и не жнут,
Не поют, не мечтают и не живут,
С каждым годом всё больше под нашим солнцем…

Так на чём же, скажите, живёт Россия?
И какой поразил нас суровый гром?!
Что ж мы делаем, граждане дорогие?
И к чему же в конце-то концов придём?!

Пусть не знаю я тонкостей сельской жизни,
Пусть меня городская судьба вела,
Только всех нас деревня произвела,
Из которой все корни моей Отчизны!

Это значит… а что это вправду значит?
Значит, как там ни мучайся, ни крути,
Но для нас нет важней на земле задачи,
Чем деревню вернуть, возродить, спасти!

А покуда в нелёгкие наши дни
За деревней — деревня: одна, другая,
Обнищав, словно гасят и гасят огни,
И пустеют, безропотно исчезая…