Вера Булич - Чужая весна

…На скалах, по дороге в М у нкснэс
В сырое, пасмурное воскресенье.

Ноябрьской оттепелью п а хнул воздух
Листом лежачим, тающим болотом.
Шли волны по заливу серым стадом,
Шли люди под горою вереницей.
Кружилась чайка над волнами. Ветер
Шумел в кривых и коренастых соснах.
Набухшие с ветвей срывались капли
На талый снег… И было все похоже
На детскую игру, где нужно части
Затейливо-разрезанной картины
Сложить в одно, чтобы понять значенье.
Но не было ни смысла, ни разгадки.
И вдруг из близких окон ресторана
С тропическим названьем «Миссиссиппи»
Воззвал пророком громкоговоритель,
И вырвался на волю трубный ветер.
Скрипичный вихрь за ним поднялся к небу,
Поплыли медленно виолончели,
И музыка заполнила пространство —
Легла на море, небо охватила,
Прошла сквозь тучи и оттуда с ветром
Окрепшая летела вниз, на скалы.
И тусклый мир преобразился. Волны
И медленно взлетающая чайка,
И проходящие над морем тучи
Со свежею голубизной в прорывах —
Все обрело гармонию в движеньях,
Участвуя в симфонии единой,
Дыша одним дыханием согласным,
Сливаясь в цельный, неделимый образ,

И стало ясно: музыка — душа
И смысл, и оправданье мира.

…И снова Пятница страстная.
В весеннем небе год смыкает круг.
И главное не то, что было за год,
А то, что вновь стою у Плащаницы,
И в чаще свеч горит моя свеча.

Под скорбные и сладостные звуки,
Протяжное взыванье «Святый Боже»
Выходим из притвора. Осторожно
Спускаемся по каменным ступеням,
От сквозняка рукою прикрывая
Испуганное пламя жарких свеч,
И вот уж каблуки уходят мягко
В разрыхленную оттепелью землю,
И между черных лип, над фонарями
Прозрачно зеленеет небо. Тяжко
Срываются над нами с колокольни
Надтреснутые, редкие удары
Колоколов святого погребенья,
И Плащаница огибает церковь,
Плывя в дыму, в сиянии и в розах…
И этот запах ладана и роз,
Дымка от свеч и тающего снега,
Ожог ладони от свечи палящей,
Весенняя податливость земли,
И скорбный символ темной Плащаницы,
Над нами поднятой, и ясность неба,
И жалоба стихающего хора
Под приглушенный стон колоколов —
Все входит в душу светлою печалью.

Пройдут, забудутся, остынут чувства,
Изменит радость, притупится боль,
Но навсегда останется лишь это:
Весна и смерть. И память об утрате,
И чаемое воскресенье в духе.
Торжественность обряда векового.
То подлинное, что одно для всех.

Шелест лыж по целине озерной,
Белизна и тишина.
На мысу пустынном тенью черной
Лермонтовская сосна.

В белом царстве, в снежном сне глубоком
Пальмы ли виденье? — Нет,
В строгом созерцанье одиноком
Ровный снежный свет.

Лишь в стихах столетних и доныне
Память о мечте жива,
О душе, тоскующей в пустыне,
О родной душе слова.

Но они звучат далеким звоном
В замкнутой пустынной тишине.
Реет редкий снег… Иду с поклоном
К одинокой северной сосне.

Сколько их на ветках трепетало
В свежей летней роще на ветру!
Сколько солнечных минут упало,
Кануло в их шелест, в их игру!

Снова час настал дорожным сборам,
Разлетелись листья октября,
Выметаются с бумажным сором
Смятые листки календаря.

Ускользает время, ускользает,
Все быстрее обгоняет нас.
Все острее холодом пронзает
Поздний, темный и пустынный час.

Мы опаздываем. Слышишь, слышишь,
С гулом пролетают поезда.
Жизнь не ждет. А боли не утишишь,
Не насытишь сердце никогда.

Сердцу не поможет заклинанье.
Каждый вымоленный счастья день
Обращается в воспоминанье,
В бездыханный снимок, тени тень.

Мы опаздываем без возврата,
Опоздавшим не догнать мечты.
Вдруг мелькнет испуганно-крылатой
Посреди вокзальной суеты?

Мы спешим в обманчивой погоне.
Опоздавшим нет пути назад.
Пуст вокзал. Лишь ветер на перроне,
Рельсы, ночь и лунный циферблат.

Седой артист — пустынный путь скитаний
И груз венков лавровых и сухих —
Под проливным дождем рукоплесканий
Садится за рояль. И зал затих.
Волной, вбегающею на преграду,
Волной, стирающею все следы,
Смывает музыка рояль, эстраду
И слушателей плотные ряды.