Дмитрий Быков - Новые и новейшие письма счастья (сборник)

А тут прокуратура с ликом чистым решила прочитать «Мою борьбу» и автора признала экстремистом, прибив его к позорному столбу. Послышалось решительное «ахтунг!». Пополнен лист запретнейших имен. И стоит ли доказывать, что автор давно уже сожжен и заклеймен? Мы можем запретить его хоть триста, хоть тыщу раз – но это не трудней, чем выловить живого экстремиста, простое порожденье наших дней. И почему – ответьте, душеведы, – нам самая возможность дорога вновь праздновать минувшие победы и добивать сраженного врага? Ужели в нашем скорбном настоящем, привыкши унижаться и дрожать, мы никакого шанса не обрящем хоть малую победу одержать?

…А я открыл простое наслажденье: не в силах взять намеченных высот, я праздную, помимо дня рожденья, другие дни – не менее трехсот. Вот первый поцелуй в апрельском парке, вот первые законные лаве… И всякий раз дарю себе подарки, и глажу сам себя по голове. Семейных средств на это не жалеем, я сам себе их щедро выдаю! Я смог одним огромным юбилеем представить жизнь нехитрую мою. Я, в сущности, ее приблизил к раю. Едва заря прольется на Москву, открою левый глаз – и поздравляю.

Потом открою правый – и реву.

Триумфы технологии везде, особенно в культуре. Как ни грустно, искусство переходит на 3D, а это, извините, не искусство. Что далеко ходить: возьмем кино, там самая наглядная картина. Я думаю, оно подменено и, думаю, уже необратимо. Виго, Феллини, Бергман, Марк Донской – на новый вкус древнее, чем Гораций. Компьютер сам снимает день-деньской – не надо ни игры, ни декораций. Дракона хочешь – вот тебе дракон, мужик с хвостом – пожалуйста, не жалко. Прогресс всему диктует свой закон, но это ж не кино, а виртуалка! Смущая подростковые умы, внедряют Штаты моду сволочную. Хранители традиций – только мы: мы все, как прежде, делаем вручную. Везде кино зависит от монет, и лишь Россия мимо пролетает: для аватарских фильмов денег нет, для авторских едва-едва хватает. Нам круглый год приходится говеть. Вот наш блокбастер, снятый этим летом: два человека, льдина и медведь. И на тебе – «Медведя» взял при этом! Все это понимают наверху. Сейчас у всей страны бюджет убогий. Умение подковывать блоху – вот наш аналог нанотехнологий. К нам будут ехать, как к святым местам. Кинобомонд нас славою оденет. Духовность сохранилась только там, где технологий нет и мало денег.

При этом есть еще один аспект – я вас не задержу, его затронув: кино когда-то было делом сект, а ныне это церковь миллионов. Сегодня миллиард – нормальный сбор, что подтвердит любая суперстар нам. И лишь у нас в России до сих пор оно осталось делом элитарным. Снимаешь фильм, как Ной рубил ковчег, со всем азартом перфекциониста – его увидят двадцать человек. Ну, пятьдесят. Ну, семьдесят. Ну, триста. СССР нас так не притеснял. Сегодня касса – коллективный идол. Вот Соловьев, допустим, «Анну» снял. Семь лет снимал. И кто ее увидел? Вот П. Лунгин, свободою горя, с размахом Эйзенштейна, с мощью Данта отснял «Царя». И кто видал «Царя»? Все знают: вредный фильм. Но кто видал-то?! Все критики, топчась на пятачке, держась за грудь, переходя на крики, о «Миннесоте» спорят, о «Волчке», о Хлебникове и о Хомерики, но все они почти истреблены, как мамонты в эпоху неолита. Про них слыхал один процент страны. И значит, он действительно элита! Российский исключительный успех – в суженье своего кинопространства. Большой кинематограф не для всех у нас одних, мне кажется, остался. Как русский фильм в прокате раскопать? Тираж – четыре копии, не боле. Как самиздат. И значит, мы опять – хранители традиций поневоле.

Но есть и третий, главный наш прорыв. Сейчас упомяну его – и хватит. Кино теперь снимают, позабыв, что гений за искусство жизнью платит. Российский путь, как прежде, очень крут, и послаблений, видимо, не будет. Как Германа, у нас за это бьют, как Бардина, у нас за это судят. У нас расколам не видать конца – и в области кино, по крайней мере, творить и впрямь опасно для творца. Припомним драму «Моцарт и Сальери». Все эти страсти сгладились давно. Что Моцартов пугает? Только насморк. И лишь в российском доблестном кино сейчас дерутся не на жизнь, а на смерть. Сегодня в чашу не бросают яд, не проклинают, морду скосоротив, а просто ходят в Кремль и говорят: «Смотрите, я за вас, а эти – против». Сейчас искусство нравиться властям убийственней, чем яд, и так же вкусно. Но вот благодаря таким страстям как раз и живо русское искусство. Как долго проживет оно – вопрос, но скажем вслух, без пафоса и крика: у нас к нему относятся всерьез.