Роберт Рождественский: Мгновения. Мгновения. Мгновения… (сборник)

В поисках счастья, работы, гражданства
странный обычай в России возник:
детям
уже надоело рождаться.
Верят,
что мы проживем
и без них.

Небо в грозовых раскатах.
Мир, лоснящийся снаружи.
Мальчики на баррикадах
яростны
и безоружны…
Час
нелепый и бредовый.
Зрители на всех балконах.
Кровь на вздыбленной Садовой.
Слезы Бога
на погонах…
Скрежет голоса цековского
и —
«для блага всех людей»
путч на музыку Чайковского.
Танец
мелких лебедей.

Пятидесятый.
Карелия.
Бригада разнорабочих.
Безликое озеро.
Берег, где только камни растут.
Брезент, от ветра натянутый,
вздрагивает и лопочет.
Люди сидят на корточках.
Молча обеда ждут.
Сидят они неподвижно.
Когда-то кем-то рожденные.
Ничейные на ничейной,
еще не открытой земле.
Нечаянно не посаженные.
Условно освобожденные.
Сидят и смотрят, как крутится
крупа в чугунном котле.

Ночью почти что до центра земли
площадь единственную
подмели.
Утром динамики грянули всласть,
и демонстрация
началась!..
Вытянув шеи, идет детвора, —
«Светлому будущему —
ура-а!»
Стайка затюканных женщин. И над —
крупно:
«Да здравствует мелькомбинат!..»
«Нашему Первому Маю — ура!
Интеллигенция наша да здра…»
Вот райбольница шагает.
А вот —
Ордена Ленина Конный завод…
…Следом какая-то бабушка шла.
С ярким флажком.
Как машина Посла.

Наше время пока что не знает
пути своего.
Это время безумно,
тревожно
и слишком подробно…
Захотелось уйти мне в себя,
а там — никого!
Переломано все,
будто после большого погрома…
Значит, надобно заново
связывать тонкую нить.
И любое дождливое утро встречать
первозданно.
И потворствовать внукам.
И даже болезни ценить…
А заката
не ждать.
Все равно, он наступит нежданно.

Я шагал по земле, было зябко в душе
и окрест.
Я тащил на усталой спине свой
единственный крест.
Было холодно так, что во рту замерзали
слова.
И тогда я решил этот крест расколоть
на дрова.
И разжег я костер на снегу.
И стоял.
И смотрел,
как мой крест одинокий удивленно и тихо
горел…
А потом зашагал я опять среди черных
полей.
Нет креста за спиной…
Без него мне
еще тяжелей.

Может быть, все-таки мне повезло,
если я видел время запутанное,
время запуганное,
время беспутное,
которое то мчалось,
то шло.
А люди шагали за ним по пятам.
Поэтому я его хаять не буду…
Все мы —
гарнир к основному блюду,
которое жарится где-то
Там.

Ламца-дрица, гоп-цаца!
Это — сказка без конца…
Трали-вали, вали-трали.
Ах, как нам прекрасно врали!
Ах, как далеко вели
«ради счастья всей Земли!»
Трали-вали, трали-вали…
Ах, как гордо мы шагали!
Аж с утра до темноты
шли вперед,
раззявив рты.
Флаг пылал,
над нами рея…
Золотое было время!
Время
тостов и речей.
Век
дотошных стукачей…
Ведь еще почти намедни
ах, как смачно
нас имели!
(Десять пишем, два в уме), —
оказались мы
в дерьме.
В нем теперь сидим и воем,
как когда-то под конвоем.
Ламца-дрица, гоп-цаца…
Нам бы
выка —
рабка —
тца!

Помогите мне, стихи!
Так случилось почему-то:
на душе
темно и смутно.
Помогите мне,
стихи.
Слышать больно.
Думать больно.
В этот день и в этот час
я —
не верующий в Бога —
помощи прошу у вас.
Помогите мне,
стихи,
в это самое мгновенье
выдержать,
не впасть в неверье.
Помогите мне,
стихи.
Вы не уходите прочь,
помогите, заклинаю!
Чем?
А я и сам не знаю,
чем вы можете
помочь.
Разделите эту боль,
научите с ней расстаться.
Помогите мне
остаться
до конца
самим собой.
Выплыть.
Встать на берегу,
снова
голос
обретая.
Помогите…
И тогда я
сам
кому-то помогу.