Евгений Витковский - Век перевода (2006)

Той лютою зимой я был глупей и глуше
Младенца-сосунка — и видеть мог едва,
Как в корчах-потугах от лона суки-суши
Отплыли вздыбленные полуострова.

Шторм растолкал меня. Во впалый промежуток
Лютующих валов, в крутильню толкотни
Нырнул — и пробкою носился десять суток,
В зрачки закольцевав маячные огни.

Как детским ротикам сок яблок мил и сладок —
В нутро мое вода зеленая зашла,
Смела блевотину, смахнула вин осадок,
Снесла перо руля и якорь сорвала.

Лазурь, поэма вод! Я кувыркался в блеске
Медузных звезд — и знал: вовек не потону.
Обок — утопленник, смежая занавески
Забитых солью век, фланировал ко дну.

Пьяней, чем чистый спирт, звучней, чем лир бряцанье,
То ровно, то вразнос звучать обречена,
Там в синих вспышках дня, в унылом их мерцанье
Прогоркнувшей любви закисла рыжина.

Я всё познал: небес огонь, водовороты
Глубин, вертлявый ход смерча, вечерний свет,
Блистающий восход и птичьих стай пролеты,
И то, что морякам мерещится, как бред.

Я видел падший лик лилового светила
Над полной ужасов мистической водой
И вереницу волн, что медленно катила,
Как в драме греческой — прощальной чередой.

Ночную зелень пил, и снеговые токи,
И липкий поцелуй морских соленых уст,
И в беге круговом живительные соки,
Чей желто-синий стон был фосфорично густ.

По месяцам глядел: прибой — скотина в гневе, —
Отбитый скалами, сугубил свой налет.
Стопами ясными самой Пречистой Деве
Вовек не уласкать тех бесноватых вод.

Я носом тыкался в дремучие Флориды,
Где у цветов глаза, где тело дикаря
Пантерою пестрит, где радуги-апсиды —
Как вожжи колесниц, взнуздавшие моря,

Я чуял смрадный ил на отмелях-засадах,
Где сгнил Левиафан от знойной духоты,
И слышал грохот волн в стоячих водопадах,
Когда внезапный штиль ломает им хребты.

Я зрел, как жемчуг льдов кровавит чрева тучам,
Как к серебру небес пристал лагунный зуд,
Как липка похоть змей по свилеватым сучьям
От душных ласк клопов, что их дотла грызут.

Эх, вот бы малышам увидеть славных рыбок —
Златистых, огненных, поющих поутру!
Я ароматы пил, и взвинчен был, и зыбок,
Срывался с якоря и бился на ветру.

Измаявшись бродить меж полюсом и зоной,
Где тени плавятся, я грезил наяву
Тенистостью цветов; коленопреклоненный,
Лицом — как женщина — в них падал, как в траву.

И снова, с палубой, желтевшей по колена
Пометом вздорных птах, я плыл сквозь грай и гиль,
И вновь утопленник, как рулевой на смену,
Сонливо стукался о мой подгнивший киль.

Ганзейской жадности и броненосной хватке
Не давшись, смертно пьян, я канул на лету.
Расхристанный скелет, распавшись в беспорядке,
Я бурей просквозил в простор и пустоту;

Я, легкий, как дымок, взирал на башни неба,
На рваный их кирпич, откуда нагло вниз
Свисали лакомства, поэтам слаще хлеба —
Зорь плесень сырная и солнечная слизь;

Я, щепка вздорная, безлунно-беспробуден,
Табун морских коньков рассек наперерез;
Вдогон шаман-июль лупил наотмашь в бубен
Звенящей синевы натянутых небес;

Я, за полсотни миль сбежав от лап потопа,
Где Бегемота плоть Мальстрем пережевал, —
Твой вечный страж, к тебе влеком я, о Европа,
К твоим лазурным снам, гранитным кружевам.

Архипелаги звезд видал; в немом обличье
Ловил я бред небес, разъятых догола;
В каком изгнанье спишь ты, выводок величья,
Грядущий Властелин, злаченые крыла?

Но слезы высохли. Заря, ты обманула!
Как солнце мерзостно, как солона луна…
Я до краев налит. С морей меня раздуло.
Пусть разопрет борта! Скорей коснуться дна!

Милей мне черный лед, и стынь проточной лужи,
И грустный мальчуган, что на краю прилег,
Кораблик свой пустил — а тот летит не хуже,
Чем майским вечером беспечный мотылек.

О волны, я устал от стонов ваших жарких;
Все прочь, уйдите с глаз — купец и китолов!
Меня вгоняют в дрожь и каторжные барки,
И спесь надутая торговых вымпелов.

Вечертенело. Освежак
Занебесился сглубока.
И маскулил собакошак
В дверкне чебардака.