Ян Райнис - Стихотворения Пьесы

Однако пока еще окончательная идея и композиция сборника не определились. В черновиках уже можно нащупать намечающиеся тематические линии, которые ведут к следующим сборникам. Довольно определенно ощущаются мотивы, характерные для «Пяти эскизных тетрадей Дагды» (книга «Домой»). В этом смысле интерес представляет страничка с записью, сделанной 17 ноября 1907 года, в которой в одном неразмотанном клубке связаны темы и сборника «Те, которые не забывают» и книги «Домой»:

«Via dolorosa» [26] «Путь скорби» (итал.). . Терновой ветвью обвита лира. Путь Дагды. Поэтические строки преобразуются в форму новеллы. Жизнь одного эмигранта — без цели. Чайки осенью. Путь без цели. Журавли в полете.

Можно было бы и так: 1) песни о судьбе всех эмигрантов и изгнанников, 2) вообще судьба эмиграции, так же как и судьба чужеземных эмигрантов.

Возможно привнесение чужого языка, motti [27] Девизы, изречения (итал.). , потому что ведь страна чужая. Может быть, мое первое возвращение из изгнания. По ту сторону жизни — труда, родины, отчизны. Без отчизны».

В сборнике особенно акцентируется момент перехода от маленькой, заброшенной, далекой родины к великой родине, к человечеству, от прежних, в силу временем и обстоятельств ограниченных идей к большим, интернациональным идеям, проблемам, касающимся всего мира в ходе исторического развития. «Мы не одиноки, всюду братья (с. д.) [28] Социал-демократы. . В безмолвии готовятся. Привет изгнанникам. (С севера и юга, из Азии и Европы тянутся друг к другу над отчизной наши руки, она заключена у каждого из нас в мыслях, мечтах и проектах.) Скорбь повсюду, но все-таки и сила… Вселять в своих домашних дух уверенности, пусть тоже не забывают. Семена идей приходят извне, от чужеземцев». На другом листке наброски: «Бродят мысли о великой отчизне. Отечество стало тесно, как Гулливеру. Скитаюсь по миру, ищу товарищей». Весь сборник создан как полемика с теми, кто забывает, с ренегатами и проповедниками «чистого», «модерного» искусства. Особенно это явствует из предисловия к первому изданию:

«…Уймитесь, строки, я должен кое-что сказать моим друзьям-читателям на родине, должен извиниться перед ними, что книга не получилась такой, какой требует время и, возможно, сами они, потому что просвещенный писатель обязан откликаться на «злободневные» вопросы ее, le dernier cri, так сказать — последний крик моды, а я предлагаю их вниманию то, что было давным-давно, пять столетий, то есть я хотел сказать — пять лет тому назад.

Оно одно, оно любило; оно не в силах позабыть; его не в силах позабыть; оно одно, одно… — Что же вы насмехаетесь надо мной, строки? Да, сердце позабыть не в силах, но разве поэтому оно — одно? — И все-таки сердце там, где вновь возрождается веселье; но за пределами родины его не видать; множество сердец разбросано на громадной пустыне, подобно красным ягодам на пустынном осеннем болоте. Все они полны любви и позабыть не в силах, они молча страдают и, быть может, страдают несравненно сильнее, нежели то сердце, которое умерло бы, если бы не высказало чужой боли, которая и его боль тоже. А тысячи сердец на родине, которые боль связывает с будущим, разве могут они позабыть, могут перестать любить?

Многие могут забыть; многих можно забыть; друг может забыть друга, брат — брата, даже более того — мать — дитя, человек может забыть долг, и это — не предел, — родина может забыть самое себя, сынов своих, будущность своего — все разом. Даже железо изнашивается, а ведь человеческий мозг — не железо, однако железо, если его закалить — превращается в сталь.

Были и будут всегда те, которые не забывают. Они — живая история, которая закаляет память. Если забудет о своей будущности родина, они не забудут — они живое будущее, которое закаляет волю. Они есть и будут теми, кого родина изгоняет, ибо они носители духовного начала, еще недостигнутого их родиной, но без которого нет у родины будущности. Они те, кто, лишившись отечества, обретает весь мир, жертвуя собой — они обретают себя в человечестве…

Я не хочу никого ни огорчать, ни пугать этой книгой. Она тихая, тише «Тихой». Это — книга отверженных, осиротелых, измученных героев. Это — осенняя песня о прошлом, и только тем связана она с настоящим, что в ней будут жить и боль, и изгнание, и, возможно, воспоминания, хотя и надоели они всем, как затянувшаяся забастовка.

Я кончил, — всю мою тревогу, всю горечь и сострадание излил я в книгах, в душе остались только твердая и ясная воля. И об этой книге я могу уже теперь говорить, как о чем-то отстраненном, независимо от меня существующем. Я упомянул, что она не такая, какой требует от писателя время. Но вы и без долгих объяснений поймете, что она подобна ветви, с которой безжалостная рука оборвала самые зеленые листья… А в этой книжке, напротив, каждое стихотворение — лишь частица осенней песни, затяжной, как осенний ветер. Стихотворения здесь — лишь части целого, их общность, единство имеет гораздо большее значение, чем части порознь; это не случайное собрание стихотворений — это живой организм, как драма, роман, симфония, как куст жасмина. Охватить и показать эпоху и чувства людей — вот к чему стремилась эта книга, не анализировать чувства, а создать их синтез в живом воплощении фантазии».