Михаил Кузмин - Стихи

Не сладкий глас, а ярый крик
Прорежет темную утробу:
Слепой зародыш не привык,
Что путь его подобен гробу.

И не восточная звезда
Взвилась кровавым метеором,
Но впечатлелась навсегда
Она преображенным взором.

Что дремлешь, ворожейный дух?
Мы потаенны, сиры, наги…
Надвинув на глаза треух,
Бредут невиданные маги.

Если будешь, странник, в Берлине,
у дорогих моему сердцу немцев,
где были Гофман, Моцарт и Ходовецкий
(и Гете, Гете, конечно), —
кланяйся домам и прохожим,
и старым, чопорным липкам,
и окрестным плоским равнинам.
Там, наверно, все по-другому, —
не узнал бы, если б поехал,
но я знаю, что в Шарлоттенбурге,
на какой-то, какой-то штрассе,
живет белокурая Тамара
с мамой, сестрой и братом.
Позвони не очень громко,
чтоб она к тебе навстречу вышла
и состроила милую гримаску.
Расскажи ей, что мы живы, здоровы,
часто ее вспоминаем,
не умерли, а даже закалились,
скоро совсем попадем в святые,
что не пили, не ели, не обувались,
духовными словесами питались,
что бедны мы (но это не новость:
какое же у воробьев именье?),
занялись замечательной торговлей:
все продаем и ничего не покупаем,
смотрим на весеннее небо
и думаем о друзьях далеких.
Устало ли наше сердце,
ослабели ли наши руки,
пусть судят по новым книгам,
которые когда-нибудь выйдут.
Говори не очень пространно,
чтобы, слушая, она не заскучала.
Но если ты поедешь дальше
и встретишь другую Тамару [64]—
вздрогни, вздрогни, странник,
и закрой лицо свое руками,
чтобы тебе не умереть на месте,
слыша голос незабываемо крылатый,
следя за движеньями вещей Жар-Птицы,
смотря на темное, летучее солнце.

Звезда дрожит на нитке,
Подуло из кулис…
Забрав свои пожитки,
Спускаюсь тихо вниз.

Как много паутины
Под сводами ворот!
От томной каватины
Кривит Тамино рот.

Я, видите ли, Гений:
Вот – крылья, вот – колчан.
Гонец я сновидений,
Жилец волшебных стран.

Летаю и качаюсь,
Качаюсь день и ночь…
Теперь сюда спускаюсь,
Чтоб юноше помочь.

Малеванный тут замок
И ряженая знать,
Но нелегко из дамок
Обратно пешкой стать.

Я крылья не покину,
Крылатое дитя,
Тамино и Памину
Соединю, шутя.

Пройдем огонь и воду,
Глухой и темный путь,
Но милую свободу
Найдем мы как-нибудь.

Не страшны страхи эти:
Огонь, вода и медь,
А страшно, что в квинтете
Меня заставят петь.

Не думай: «Не во сне ли?» —
Мой театральный друг.
Я сам на самом деле
Ведь только прачкин внук.

Вот после ржавых львов и рева
Настали области болот,
И над закрытой пастью зева
Взвился невидимый пилот.

Стоячих вод прозрачно-дики
Белесоватые поля…
Пугливый трепет Эвридики [66]
Ты узнаешь, душа моя?

Пристанище! поют тромбоны
Подземным зовом темноты.
Пологих гор пустые склоны —
Неумолимы и просты.

Восточный гость угас в закате,
Оплаканно плывет звезда.
Не надо думать о возврате
Тому, кто раз ступил сюда.

Смелее, милая подруга!
Устала? на пригорке сядь!
Ведет причудливо и туго
К блаженным рощам благодать.

Я не мажусь снадобьем колдуний,
Я не жду урочных полнолуний,
Я сижу на берегу,
Тихий домик стерегу
Посреди настурций да петуний.

В этот день спустился ранним-рано
К заводям зеленым океана, —
Вдруг соленая гроза
Ослепила мне глаза —
Выплеснула зев Левиафана. [67]

Громы, брызги, облака несутся…
Тише! тише! Господи Исусе!
Коням – бег, героям – медь.
Я – садовник: мне бы петь!
Отпусти! Зовущие спасутся.

Хвост. Удар. Еще! Не переспорим!
О, чудовище! нажрися горем!
Выше! Выше! Умер? Нет?…
Что за теплый, тихий свет?
Прямо к солнцу выблеван я морем.

Весенней сыростью страстной седмицы
Пропитан Петербургский бурый пар.
Псковское озеро спросонок снится,
Где тупо тлеет торфяной пожар.

Колоколов переплывали слитки
В предпраздничной и гулкой пустоте.
Петух у покривившейся калитки
Перекликался, как при Калите.

Пестро и ветренно трепался полог,
Пока я спал. Мироний мирно плыл.
Напоминание! твой путь недолог,
Рожденный вновь, на мир глаза открыл.