Кот Басё - Неслучайная сопричастность

Зачем я вернулся?...

Ты знаешь, ад вдали от любви возвращает разум.

А тот, кто словами дышит, к словам ревнует,

поскольку они бессовестны и упрямы.

– Она напилась, и я за нее волнуюсь.

– Здесь нет поворота, значит, поедем прямо.

… и вот за полгода я потеряла счет разбитым дорогам, окраинам, перелескам, ночному туману, обрывам, речному плеску, и что там у нас случалось с тобой еще? Я знаю, что мир всегда окружен кольцом заправок, мостов, машин, непонятных знаков, и каждый маршрут по-своему одинаков, и каждый игрок становится подлецом. На холоде стекла туманятся и звенят, и время срывается из-под колес, как гравий...

Я выйду, пожалуй. А с Тем, кто тобою правит, попробуй бороться как-нибудь без меня.

Вот именной револьвер, нашивки и прочая ерунда...

Мой командир, я почти отрекаюсь... Сегодня, по крайней мере,

я честен перед собой, а это мне засчитают там,

если, конечно, я не напрасно когда-то во что-то верил.

Я бы просил Вас не делать ставок и не искать причин. Дело не в страхе (какие страхи у тех, кто отсрочил смерть)... Просто сегодня я вдруг услышал, как сын обо мне молчит, а я так привык, что меня встречает его беззаботный смех. Просто сегодня я вдруг заметил в любимых глазах тоску – словно я жив, но еще немного – и потеряю жизнь... Я стал, отдаваясь войне всецело, на мирное счастье скуп. Пора, пожалуй, исправить это, у времени одолжив. Мой командир, я не знал дороги, кроме дорог огня, я прикрывал Вас, всегда бесстрашно первым бросаясь в бой… Просто сегодня меня убили, и Бог воскресил меня. И я вернулся домой, чтоб дома побыть наконец собой.

…Вот над порогом висит подкова – счастье согнув дугой, вот я сижу у окна и слышу, как засыпает двор, где-то война моя ждет, не зная, что я без нее другой, не обреченный идти на выстрел, не помнящий ничего. Где-то война моя, там, за лесом – заревом над рекой. Мой командир, я люблю Вас... Впрочем, нельзя изменить себе.

Вот именной револьвер... Сегодня пуля идет легко.

Сейчас она встретится с Вашим сердцем и остановит бег.

Неизвестное первое тщательно маскирует следы присутствия временных переменных, делая вид, что известно и постоянно.

Неизвестное первое не допускает мысли, что вторым неизвестным проводятся ежедневно те же расчеты, приемы, перестановки с целью оставить знак равенства неизменным, уравновесив чаши противодействий.

Да, приметы – это полная ерунда,

но от них в глазах туманится и рябит.

За тобою одиночество по пятам

ходит вот уже которые ноябри.

Ноябрь циничен, резок, непредсказуем, ноябрь опасен – финка за голенищем… Становишься все уверенней и безумней, приходишь владыкой мира, уходишь нищим. Любовь твоя сжимается, словно карлик, дрожит на ветру – прижать и укрыть плащом бы…

Но это ноябрь, тридцатидневный Гарлем. Таким, как вы, не место в его трущобах.

Говорят, Капитан забыл двадцать тысяч лье

и вернулся на берег… Если они не врут,

отвези меня к морю, туда, где земной рельеф

переходит в рельеф спины и горячих рук.

1.

Тише, за нами крадутся тени, вооруженные до зубов неотвратимостью совпадений, определяющих не-любовь, не –понимание, не-возможность слышать себя в городской глуши… Мы одиноки и осторожны. Однажды мы все-таки убежим.

2.

– Что это?

– Это дорога, по ней проходят такие, как мы… Их тела у обочин часто встречают идущих – деревом или камнем, или дорожным знаком… Дорожным знаком становится тот, кто преодолел дорогу, но испугался последнего поворота.

– Куда мы идем?

– Мы идем, безусловно, к морю, ведь все живое идет безусловно к морю – к началу начал, к истокам перерожденья. И мы идем, чтоб стать, наконец, собою, остаться без кожи, без твердой тяжелой кожи, проснуться нагими, родившимися из пены, из розовой влаги, из шелковых нежных тканей.

– Послушай, ветер…

– Послушай поющий ветер, спустившийся с гор, играющий на свирели уставшему страннику, спящему беспокойно, во сне проводящему теплой своей ладонью по телу любимой женщины… Слушай ветер.

Когда наступает утро, вода вскипает, в серебряном море, в огромной его купели… В нее погружается каждый сюда входящий.

С востока на купол неба садится солнце.

Гора в окружении гор, над горой орлы. Дорога на склоне дает понемногу крен. Я знаю, что камни уже начинают плыть. Я старше, чем корни дерева на горе. В ущелье дома рассыпаны, как зерно – как будто однажды, не удержав в горсти, их уронили на складки земли сырой, и после дождя позволили прорасти. Вы каждую осень, оставив в домах детей, слепых стариков, юродивых и больных, идете за мной, идете на гору к тем, кто лечит вам раны, поет и толкует сны. Гора в окружении гор, над горой орлы. Дороге на склоне остался последний дождь. Я знаю, что камни уже начинают плыть, я вижу на глине слепки чужих подошв. Зима приближается – временем для всего, монах Шаолиня спускается с Шао-ши … И падает снег, и снег переходит в звон, и этот звон идет из моей души. Я был у подножия, слушая вашу боль, хранил тишину, не пробуя выбирать. Зима приближается, я расстаюсь с собой, чтоб обрести себя высоко в горах. Пора успокоить мысли, простить, понять, пора, указав на сердце, его постичь. Идущим со мной – терпения и огня, идущим за мной – решимости не идти.