Эдуард Асадов - Судьбы и сердца

Успею! Мелькали тысячи дел,
Потом сирены надрыв протяжный!
И не успел, ничего не успел.
А впрочем, теперь уже все не важно!

Рассвет надо мной полыхал огнем,
И мне улыбнулись глаза иные,
Совсем непохожие, не такие…
Но песня сейчас о детстве моем!

Не знаю, найдутся ли в мире средства,
Чтоб выразить бьющий из сердца свет,
Когда ты идешь по улицам детства,
Где не жил и не был ты столько лет!

Под солнцем витрины новые щурятся,
Мой город, ну кто бы тебя узнал?!
Новые площади, новые улицы,
Новый, горящий стеклом вокзал!

Душа — как шумливая именинница,
Ей тесно сегодня в груди моей!
Сейчас только лоск наведу в гостинице
И буду обзванивать всех друзей!

А впрочем, не надо, не так… не сразу…
Сначала — к тебе. Это первый путь.
Вот только придумать какую-то фразу,
Чтоб скованность разом как ветром сдуть.

Но вести, как видно, летят стрелой.
И вот уже в полдень, почти без стука,
Врывается радостно в номер мой
Твоя закадычнейшая подруга.

— Приехал? — Приехал. — Постой, когда? —
Вопросы сыплются вперебой.
Но не спросила: — Сейчас куда? —
И не добавила: — Я с тобой!

Сколько же, сколько промчалось лет!
Я слушаю, слушаю напряженно:
Тот — техник, а этот уже ученый,
Кто ранен, кого уж и вовсе нет…

Голос звучит то светло, то печально.
Но отчего, отчего, отчего
В этом рассказе, таком пространном,
Нету имени твоего?!

Случайность ли? Женское ли предательство?
Иль попросту ссора меж двух подруг?
Я так напрямик и спросил. И вдруг
Какое-то странное замешательство…

Сунулась в сумочку за платком,
Спрятала снова и снова вынула…
— Эх, знаешь, беда-то какая! — и всхлипнула.
— Постой, ты про что это? Ты о ком?!

Фразы то рвутся, то бьют, как копыта:
— Сначала шутила все сгоряча…
Нелепо! От глупого аппендицита…
Сама ведь доктор… и дочь врача…

Слетая с деревьев, остатки лета
Кружатся, кружатся в безутешности.
Ну вот и окончилась повесть эта
О детстве моем и о первой нежности…

Все будет: и песня, и новые люди,
И солнце, и мартовская вода.
Но третьей встречи уже не будет,
Ни нынче, ни завтра и никогда…

Дома, как гигантские корабли,
Плывут за окошком, горя неярко,
Да ветер чуть слышно из дальней дали
Доносит оркестр из летнего парка…

Промчалось детство, ручьем прозвенев…
Но из ручьев рождаются реки.
И первая нежность — это запев
Всего хорошего в человеке.

И памятью долго еще сберегаются:
Улыбки, обрывки наивных фраз.
Ведь если песня не продолжается —
Она все равно остается в нас!

Нет, не гремели для нас соловьи.
Никто не познал и уколов ревности.
Ведь это не строки о первой любви,
А строки о первой и робкой нежности.

Лишь где-то плывут, различимые еле:
В далеком, прощальном жесте рука
Да два голубых-голубых огонька
В белесой, клубящейся мгле метели…

Я тебя почти что позабыл,
В спешке дней все реже вспоминаю,
И любил тебя иль не любил —
Даже сам теперь уже не знаю.

Но когда за окнами пройдут
С боевою песнею солдаты
Или в праздник прогремит салют,
Отмечая воинские даты,

Вот тогда я словно бы с экрана
Вижу взгляд твой серо-голубой,
Портупею, кобуру нагана,
Рыжую ушанку со звездой…

Легкая, упрямая фигурка,
Дымные далекие края,
Шурка! Шурка! Тоненькая Шурка —
Фронтовая молодость моя!

Где-то взрывы над степями катятся,
Бьют крылами всполохи ракет,
Кажется мне все или не кажется,
Было это в жизни или нет.

Впрочем, что там было или не было,
Если вот он, твой безмолвный взгляд,
Если столько молодость изведала,
Если раны полночью болят!

В сумрачной степи под Перекопом,
По-пластунски к дремлющим бойцам
Подползая, крался по окопам
Лунный свет с тревогой пополам.

Смотрит сны усталая пехота.
Каждый, зная, что наутро бой,
Спит в обнимку с собственной судьбой,
Подложив под голову заботы.

А у Сиваша, почти что рядом,
Там, где воду вспарывает сушь,
Ждет подразделения «катюш»
Наша знаменитая бригада.