Эдуард Асадов - Судьбы и сердца

Дверь хлопнула. Прогрохали ступени,
И тишина… Они теперь вдвоем…
И сразу же неловкое смущенье
Их молчаливо стиснуло кольцом.

— Люблю я сказки страшные, Танюша.
Ты б рассказала? — пошутил Андрей.
— Ну что же, пострашней так пострашней,
Могу, геолог, коли хочешь, слушай.

Жила-была принцесса… Впрочем, хватит!
Ты помнишь наш дорожный разговор
О затонувшем парусном фрегате,
Про институтский бал и мой позор?

Верней, не про позор, а про обиду
На то, что он не понял ничего,
Пришел с другой… Взглянул и не увидел,
А я ждала, я так ждала его!

Потом я часто думала о ней.
О той… Другой… Ну чем приворожила?
Ведь я лицом не хуже, ей-же-ей!
Ум? Но и тут я вряд ли б уступила.

— Но ты сказала, — Громов рассмеялся, —
Что он был с бочкой, рыжею, кривой… —
Однако смех мгновенно оборвался: —
Постой, ты плачешь? Таня, что с тобой?!

— Эх ты, геолог! — проглотив слезу,
Сказала Таня с невеселым вздохом. —
Ведь я же знаю — нынче там, в лесу,
Ты обо мне небось подумал плохо.

Решил, конечно: что ей до того,
Что я женат? Она и крохам рада…
Ты, как всегда, не понял ничего…
Нет, подожди, перебивать не надо.

Сейчас поймешь. О ней я солгала.
Однако верь мне: вовсе не со зла,
Так было проще. А она иная:
Не рыжая, увы, и не кривая.

Ее глаза (и это уж не ложь)
Большие, темно-синие и чистые.
А волосы, как перед жатвой рожь,
Такие же густые и пушистые.

Он ею жил, а я — пустой мечтой.
Ну вот тебе и сказочки конец!
Жила-была принцесса, а герой
Пошел совсем не с нею под венец…

Татьяна попыталась улыбнуться,
Но к горлу снова подступил комок.
— Графин с водой… вон там стоит на блюдце…
Сходи, не поленись, налей глоток…

Мир как-то сразу спутался, смешался…
— Так, значит, Таня… Значит, ты меня?..
— Уже пять лет. А ты не догадался?
Совсем стемнело. Разыщи огня.

— Зачем, Танюша?
— Да уж поздно. Вечер.
В других домах уже давно огни. —
Под легкой кофтой так округлы плечи…
А губы близко, рядом… Вот они!..

Он как в чаду. Он все забыл отныне.
И, как бы вечер ни синел сейчас,
В душе Андрея цвет небесной синий
Закрыли тучи темно-серых глаз.

Все мутит разум: и слова хмельные,
И тонкий запах девичьих волос,
И губы… губы влажные, тугие,
Слегка солоноватые от слез.

Татьяна Бойко, статно-горделивая,
Краса и гордость институтских стен,
Твоя теперь — покорная, счастливая
И ничего не ждущая взамен…

Ночь сползла в овраги. Рассвело.
Во дворах дымятся самовары.
А с плетней гремят на все село
Петухов победные фанфары.

Щелкнул за околицей пастух,
Разошлась туманная завеса,
И громадный огненный петух
Медленно взлетел над спящим лесом,

Все пока истомою объято…
Но, уже проворны и легки,
Солнечные желтые цыплята
Понеслись к селу вперегонки.

Через стекла яркою лавиной
В дом, в уют, в жилую теплоту!
Вот уж двое прыгнули на спину
Серому ленивому коту,

Эти трое бродят по буфету,
Те рядком уселись на окне,
А вон тот забрался на газету
И полез беспечно по стене…

Дверь открыв, вошла хозяйка в хату,
Полушалок скинула на стол.
— Здравствуйте-ка, с солнышком, ребята!
А «баромет» мой-то не подвел!

И, повесив ватник возле печи,
Гулко пробасила: — Ну, дела,
Я всю ночь сегодня не спала.
Бык-то крепко лошадь покалечил.

Только что ж вы, милые, молчите?
Может, я не то все говорю?
Или просто вы так крепко спите?
Ну-ка, ну-ка, дай-ка посмотрю!..

Так и есть: ладони разметав.
Парень спал, плечистый, смуглолицый,
А она, к плечу его припав,
Крепко сжав пушистые ресницы.

Все во сне губами шевелила.
Что шептал с улыбкой этот рот?
Может статься, говорил он: «Милый!..»
Может… Впрочем, кто их разберет!

Бабка вдаль задумчиво взглянула,
Видно, что-то вспомнила, вздохнула.
Что ж, и ей когда-то, может быть,
Довелось такое ж пережить…

Ласково гостей перекрестила,
Что-то прошептала горячо
И полой тулупчика прикрыла
Девичье открытое плечо…