Эдуард Асадов - Судьбы и сердца

С вышины сквозь толщу серых туч
Вниз скользнул веселый теплый луч.
А за ним, как будто в море хлеба,
Вспыхнул васильком кусочек неба.

Он был влажный, он был синий-синий, —
Будто взгляд, знакомый с детских лет,
И казалось, он воскликнул: «Нет!»
Крикнул с болью голосом Галины.

Да, конечно, только показалось.
Ну какой там голос в самом деле?!
Только радость словно б вдруг сломалась
И метнулась в гущу старых елей.

Что ж потом? Ведь из любимых глаз
Хлынет столько неподдельной муки!
Огонек свернулся и погас…
Сжались губы, и ослабли руки…

— Что костер? Нет, нам не до костра. —
Голос сух и непривычно колок.
— Дождь уже кончается. Пора.
Скоро вечер. Поспешим, геолог!

— Нам, — сказал Андрей, — идти немного,
Лагерь наш вон там, за тем бугром.
Что ж, пошли, пока видна дорога.
Через час, я думаю, дойдем.

Вот и холм. И вмиг застыли двое;
Лагерь словно бурею смело,
А внизу чернело небольшое
Вовсе не знакомое село.

— Заблудились! — ахнула Татьяна. —
Ну, геолог, драть тебя и драть.
Так всегда бывает, как ни странно,
Если карт и компаса не брать.

Где же нам искать теперь ночлега?
— Здесь, — ответил Громов, — решено. —
Позади вдруг скрипнула телега
И раздался зычный голос: — Но-о-о!

На подводе высилась старуха,
В сапогах, в большом дождевике,
В заячьем залатанном треухе
И с кнутом в морщинистой руке.

— Бабка! Далеко ль до Белых Кочек?
И какое там внизу село?
— Это вон Аркашино, сыночек…
— Ишь куда нас, Громов, занесло!

— А до Кочек сколько?
— Верст двенадцать. —
Бабкин голос — ерихонский бас.
— Бабушка, а вы домой сейчас?
— Да куда же мне еще деваться?

Медсестру вон отвезла в район.
Вымокла и все кляла дорогу.
А по мне, что взмокла, слава богу!
Жить в деревне был ей весь резон.

А она, прожив здесь три недели,
Застонала: «Скука, тошнота…
Доктор строг… Все книжки надоели,
Так-де и завянет красота».

Вот и отвезла я стрекозу.
А про вас мне баяли словечко.
Вы тут камни ищете на речке.
Лезьте. Я к себе вас отвезу.

Таня тихо: — Может, неудобно?
Может, мы стесним? У вас семья?
— Я семью вам опишу подробно:
Вся семья — мой серый кот да я…

Только пусть я бабка, пусть седая,
Но силенки все ж во мне крепки,
Да и должность у меня мужская.
Я колхозный конюх, голубки.

Вечереет… Солнце кистью яркой
Прикоснулось к каждому листу
И в большую радужную арку
Вставило всю эту красоту.

В маленьком багряном озерке
Алые, в густых лучах заката,
Утка и пунцовые утята
Медленно плывут невдалеке.

Вон березка белый стан сгибает
И, стыдливо прячась за кустом,
Свой наряд зеленый отжимает,
Ежась под холодным ветерком,

Да, в тот вечер все вокруг сверкало
Тысячами радостных огней.
— Хорошо! — Татьяна прошептала.
— Очень! — тихо вымолвил Андрей.

Все небо к ночи снова занесло,
По стеклам зябко покатились слезы,
Но в хате бабки Аннушки тепло,
Здесь пряный запах меда и березы.

Бормочет, остывая, самовар,
С его загаром медным, как ни странно,
Отважно спорит бронзовый загар
Хозяйки дома, моющей стаканы.

У печки на протянутом бруске
Висят костюмы мокрые гостей
А их самих, одетых налегке,
Усталых и прозябших до костей,

Отправила старуха на лежанку,
Сказавши басом: — Грейтесь-ка пока.
Дорога в дождь, конечно, не сладка.
Ну, ничего, зато уж спозаранку —

Куда тебе ненастье иль гроза —
Погода будет ясной, как слеза.
Коль говорю, так вы уж верьте мне,
Ведь мой «баромет» у меня в спине.

Приятно после слякотной дороги,
Поужинав, улечься на печи
И чувствовать, как спину, плечи, ноги
Под шубой согревают кирпичи.

Посуду всю убрав в пузатый шкаф,
Уселась бабка важно за газету.
Вдруг кто-то, в раму часто застучав,
Протяжно крикнул: — Тетка Анна, где ты?!

Хозяйка, перегнувшись через стол,
Взволнованно спросила: — Что ты, Настя?
— Да с нашей Резвой, бабушка, несчастье,
Ей бык на ферме шею распорол!

Где ломота в коленях?! Быстро, споро
Метнулась бабка, будто на пожар.
Схватила телогрейку: — Я не скоро…
Вы отдыхайте… Грейте самовар…