Юрий Шевчук - Сольник

Когда огонь ударил в пляс,
а звезды — иглы-палачи,
Когда судьба в урочный час
орало плавит на мечи,
И ветер больше не живет,
и падший ангел на коне,
И никого никто не ждет…
Любовь, подумай обо мне.

Когда оглохли времена,
и в заколоченной дали
Растет еще одна стена,
и мир, как злые сны Дали,
И различаешь слабый пульс
в заросшей кожею стране,
И не уйти от дуль и пуль…
Любовь, подумай обо мне.

Когда вернется в города живая,
умная вода,
Продолжит уцелевший путь пускай не я,
пусть кто-нибудь.
Я стану пеплом на ветру,
дождями на твоем окне,
И если даже не умру…
Любовь, подумай обо мне.

Храни меня среди огня, мой светлый звук
тебе, мой друг.
Ты кормишь хлеб, ты веришь в соль,
и легок крест, и прост пароль.
И если даже я на дне,
любовь, подумай обо мне.

Мосты развели, попался.
В глазах молоко, белена.
Смотрел на Неву, ругался,
Пошел переждать у окна.

Ты можешь в Него не верить ,
Но чем измерить
Такую бездну вкуса
В имени Иисуса?

Ощущал свою неактивность в баре,
Задыхаясь от запахов
похоти, корма и гари.

Осенние цветы не пахнут ,
пожилые люди не тонут,
Только молодость и весна
норовят провалиться в омут …

Мелочь бренчала в этом подвале,
Шевелилась,
мяла животы
и пластиковые стаканы,
Хулиганы вихляли бедрами,
ворочали языками —
помойными ведрами.
Безнадежная, унылая радость
разбавленного Мураками,
(В этом подвале),
Перематывала кассеты
с музыкальными сопляками.
Какой-то пьяный поклонник
с внешностью вареного рака
Напрягал, доставал
и нарывался на драку.
Нагло смотря на меня,
картинно не замечая,
Как в моем стаканчике чая
плавал Чужой.
В четыре часа утра,
в каком-то обшарпанном баре
под набережной.

Она оживила их, двинула жизнь в эти
Малопонятные берега,
В эти туманные, гнилые дали,
И вернулась с другим пониманием языка,
Печалью, точностью состояния, плотным
Объемом духовного смысла…

А потом пришел друг
С двумя юными дамами.
Они испугались
и не остались…
Когда прошли все суда, что хотели,
Когда похмелились,
Добрался и я
до своей одинокой постели.
Осмотрелся —
ноги и стены стерты,
Лег
и притворился мертвым.

Ты не позвонила,
У тебя проблемы —
С неба тонны ила
Падают на землю.

Нету больше снега,
Грязь с песком на окнах,
Ни шагов, ни бега.
Что-то в небе сдохло.

Вместо песен — глина
Комьями забила
Рты у магазина.
Память у мобилы.

Грязь всё понимает,
Знает — что такое.
Грязь теперь летает.
Грязь теперь живое.

Ты не позвонила —
Город съела сера,
Наступила Сила,
Воцарилась Мера.

Суетятся волки
У очков разбитых.
Соберу осколки
За любовь убитых.

Война бывает детская, до первого убитого,
Потом не склеишь целого из вдребезги разбитого.
Душа, брат, не оправится, исключена гармония,
Немало видел я ребят на этой церемонии.

Смотрю в его глазах тоску я, как по телевизору,
А мирный дым, накрыв окно, плывет дорогой сизою.
И как несвежая роса, в стаканах водка мается,
И я молчу, и он молчит, но память не ломается.

Война бывает голая, веселая, ужасная.
Война бывает точная в разгуле рукопашного.
Хожу, брожу проспектами, фонарики качаются,
Война бывает первая и больше не кончается.

Война кипит победная — до первого сражения,
А после, брат, как и везде, — сплошные умножения.
Бывает справедливая, бывает языкастая,
Для нас не очень длинная, паркетным — безопасная.

Стеной соседской лается жизнь старая и новая,
А наша не меняется, все та же, брат, бедовая.
Сидим на кухне, празднуем, жена придет сердитая,
Война умрет под плитами последнего убитого.

Вопрос, зачем и почему, оставим без внимания.
Мудрец сказал: «Господь дает по силам испытания».
Пускай мы стали пьющими, моральными калеками,
И все же, брат, не гнидами, а все же человеками.