Екатерина Таубер: Плечо с плечом

В траве высокой детская головка,
Колосья трав щекочут чуть висок,
Рука венок плетет еще неловко,
А мир огромен — столько в нем дорог.

И в небесах пути открыты тоже.
Нежданный к ним так легок переход:
По вечерам с мольбою руки сложишь,
А ночью крылья вырастут, и вот

Уже летишь к густой ольхи вершине
В гнезде птенцов веселых поглядеть
Иль в проруби небесной, темно-синей,
Глубоко окунувшись, замереть…

А по утрам на низкую скамейку
У ног отца задумчиво присев,
Поведать про небесную лазейку,
Про где-то там оборванный напев.

Жужжат шмеля над веткою вишневой,
Вернулся соловей на старые места,
И кошка дряхлая своим котенком новым,
Как первенцем желанным, занята.

Смоковница согбенная оделась
Плащом зеленым и в давно сухой,
Заброшенный колодезь загляделась
С весенней мукой, нежностью, тоской.

Все помнят корни о подземной влаге,
О звонких ведрах, юных голосах,
Перекликавшихся, как соловьи в овраге,
Пока любовь стояла на часах.

Высока зеленая пшеница,
Пышны липы круглые над ней.
Деревушек древних вереница.
Колокольня. Стая голубей.

Старичок на солнце, у порога
Одичавшей хижины седой.
Ослики на узеньких дорогах.
Водоемы с чистою водой.

Что еще мне в этой жизни надо?
В дверь какую нынче постучу? —
Тишина. Зеленый угол сада…
Ничего другого не хочу!

Эти летние дни, эта роща сосновая,
Напоенная зноем и душной смолой.
Колокольчиков чашечки бледно-лиловые,
Желтоглазых ромашек ковер под ногой.

В засыхающих травах возня муравьиная —
От былинки к былинке протянутый мост.
Белоснежное облако, уходящее в синее.
Жарких дней убывающий рост…

Влачат усталые волы
Возы, нагруженные сеном.
Лениво, медленно… Белы
От пыли люди, звери, стены
Столетней фермы, широко
Распахнутые сеновалы…
Хозяйка смуглою рукой
Готовит ужин запоздалый
И в кухне дым, и в кухне чад, —
То супом пахнет, то свининой
С картошкой жареной… Щенят
Повизгиванье за куртиной
Затоптанной, ненужной здесь,
Где мальвы лишь цветут упрямо,
Наперекор всему, — Бог весть
Зачем, — в красе своей багряной.

Тепло в курятнике. Помет.
В соломе стебельки бурьяна.
А в лужах перед дверью — лед
И листья ломкие каштана.

Петух горланит, подскочив
На ящик боком, неуклюже.
И ветра шалого порыв
Его надменный хвост утюжит.

В бадье продрогшая вода
И леденит, и обжигает.
Заря, сквозь сосны, как всегда,
Пурпурный веер раскрывает.

И бодро так, и хорошо.
Простая радость неделима,
Соединяя, словно шов,
Два мира: внутренний и зримый.

На рубахе свежая заплатка.
Но сосед и выбрит, и умыт.
Из подмышки же крольчиха-матка
Деревенским праздничным подарком —
Длинноухим чучелом торчит.

Стол накрыт в саду. Стеснились скамьи.
Стулья креслу уступают путь.
Бабушку замшелую, как камни
Гор окрестных, под руки ведут.

С дерева ей рожи корчат внуки,
Торопясь обновки разорвать.
Безответные, родные руки
Не уронит больше праздно мать.

Все скорей ее несутся годы.
Не щадя мелькнувшей красоты.
В дочерях, как в зеркале, природа
Повторит отдельные черты.

В монотонном, сером дней потоке
Праздники — привалы на пути.
Весело накрыть ей стол широкий,
Каждого с улыбкой обойти.

Вспоминать рождения, крестины,
Загадать о свадьбе чьей-нибудь…
За пределы этих гор, долины
Ни любви, ни смерти не шагнуть.

Золотая полоска зари,
Поясок ослепительно-узкий.
Папиросу с утра закурить
Остро хочется крышам французским.

Но не топят каминов… Война.
Запустенье сиротское тыла.
Отступили назад времена,
Переправу в грядущее смыло.