Дмитрий Сухарев (Сахаров) - При вечернем и утреннем свете

Строжайшая женщина в мире
Над ужином тихо колдует,
Пред нею картошка в мундире,
И соли немножко,
И лук.

Ее непоседливый друг
На клубень с усердием дует.
Пред ним кожура на газете,
И хлеб на газете,
И соль.
И располагает к беседе
Накрытый клеенкою стол.

А день за окном истлевает,
Он сумрачен и сыроват,
А лампа на них изливает
Свои шестьдесят, что ли, ватт,
А руки им греет картофель,
И дело идет к темноте.
А чайник стоит на плите.

И чайника белая крышка
Танцует цыганочку, что ли,
Приплясывает — от излишка
Веселья, а может, и боли,
И пляс этот, пляс поневоле,
И окна холодные эти,
И этих картофелин дух
Так располагают к беседе —
И необязательно вслух.

Мы засыпаем в переулке,
В котором нет войны.
Приходит ночь в благословенный город,
Приходят сны.

Приходит ночь в битком набитый город,
Приходит тишина.
Вот где-то вскрикнул женский голос,
Но это не война.

Троллейбусы черны, смиренны,
Нет никого.
Спит город, спят его сирены,
Спят женщины его.

Не мечутся простоволосо
В оставшиеся сорок семь секунд.
Спит переулок. Осень.
Часы текут.

Часы текут, текут, стекают,
Уходят прочь.
И — тикают.
И не стихают
Всю ночь, всю ночь.

А дождь был попросту смешной -
Подпрыгивал, названивал —
Не проливной и не сплошной,
А так, одно название.

Он не хлестал, как сатана,
Не ухал черной лавою —
Он был похож на пацана
С картонной саблей бравою.

И человека не нашлось,
Чтоб зонтиком позорился.
И мне домой никак не шлось,
Хоть дома не поссорился.

Я на бульваре поболтал
С детишками-копушками,
Потом стихи побормотал
На скверике у Пушкина.

А дождик прыгал нагишом,
Старательно и ревностно,
И я тянул, и я не шел,
И был хороший редкостно.

Давайте умирать по одному —
От хворостей своих, от червоточин,
От старости,— не знаю уж там точно,
Какая смерть положена кому.

Так деды уходили в мир иной,
Окружены роднёю и почетом.
Зачем нам, люди, это делать чохом?
Я не хочу, чтоб сын ушел со мной.

А злобных и безумных — их в тюрьму,
Замки потяжелей, построже стражу!
Не нужно, люди, умирать всем сразу,
Давайте умирать по одному.

Да не свершится торжество огня!
Мы смертны, люди, или истребимы?
Пускай траву переживут рябины.
Пускай мой сын переживет меня.

В седьмом часу утра,
Когда трава сыра,
Взамен других зарядок
Беру я два ведра —
Такой у нас порядок.

Росы и солнца брат,
Иду под мерный бряк
В овраг, где своды вётел,
Где наполненья вёдер
Свершается обряд.

Пока вода гремит
И в ведрах пляшет пена,
Использую отменно
Я времени лимит.
Привык я здесь любовно,
Как древний лист альбома,
Читать не на лету
С ракушками карбона
Осклизлую плиту.

Да, будут города
И мир иных привычек,
Но пусть хоть иногда
Нисходит к нам первичность,—
Чтоб встать за солнцем вслед,
Бренчать путем зеленым
И видеть белый свет
Таким неразделенным,
Без всяких там ракет
И прочего добра,
А просто — два ведра
В седьмом часу утра.

Речка Туточка в Тутку впадает,
Речка Тутка — в реку Кострому,
Кострома себя Волге подарит,
Ну а Волга одна на страну.
Крутит роторы,
Сыплет искрами,
Чтобы весел я был и сыт.
А на бакене
Возле Сызрани
Капля Туточкина висит.

Капли падают и совпадают,
Люди падают, снова встают,
Ветры дуют, столетия тают,
И отважные птицы поют.

Я хожу Москвой — брюки-дудочки.
Работенка, стихи, семья…
Спросит век меня:
— Где ты?
— Туточки!
Тут, в автобусе,— вот он я!

Когда человек здоровый,
Ему на все наплевать.
Когда человек здоровый,
Он зря не ляжет в кровать.
Зачем ложиться в кровать? —
Он человек здоровый.

Когда человек больной —
Ох, до чего ему маетно!
Когда человек больной,
Особенно если маленький,
Ох, до чего ему маетно,
Когда он лежит больной!