Я за ней наблюдал не первый день с нарастающим вниманием. В ее кабинете вечно кто-то торчал, но я пережидал всех и, дождавшись своего часа, заходил, дверь на ключ закрывая.
Она молча наблюдала своими рыжими глазами за ежевечерней процедурой моего внедрения в кабинет. Никогда не слышал я протеста, всегда была одинаковая реакция: на стол ставились две чашки. А я доставал яблоки и бутылку вина. Она любила красное.
Но однажды мою бутылку она спрятала в шкаф, заменив коньяком.
В этот вечер я ее поцеловал. Она вытерла губы ладошкой, но так ничего и не сказала. Да мне и не нужно было, чтобы она говорила. Я тоже молчал.
С этого самого коньяка я ставил на стол две бутылки – красного и коньячную. А она распоряжалась, убирая одну из них.
Когда оставался коньяк, мы целовались. Вино же пили все реже.
Но сегодня она оставила на столе обе бутылки. И впервые заговорила. Лучше бы она молчала! Она сказала, что мы вполне сошлись во взглядах и вкусах, так что за это надо выпить. Мы выпили.
– И расстаться, – добавила она. – Потому что два похожих человека в одном кабинете – это даже не скучно, это уже занудство.
И я поступил так, как она хотела, – я пил коньяк и вино, потом целовал ее, потом задрал юбку и… она мне не мешала.
Все получилось на удивление просто, буднично. Она была нервной, быстро зажглась и остро реагировала на мое вторжение. Пока я ее «догонял», она поглаживала мне уши, почесывала их, словно кошку. Это раздражало меня, и я, перецеловав ей пальцы, холодные и цепкие, с необлупленным бледным лаком, сказал все те слова, которые говорят любимым женщинам. И сам удивился.
Она чутко подтвердила, что да, любишь уже тысячу три дня…
И мы выпили за тысячу три дня. А потом молча выпили «на посошок».
Она не пошла со мной, чтобы возле вокзала, как обычно, разбежаться в разные стороны. Я ехал один в пустом трамвае. Мне было грустно, и я думал, что она все-таки дикая. А она долго сидела в кабинете. Я позвонил ей четырежды, она снимала трубку и слушала, как я молчу. Когда я в пятый раз набрал номер, она тихо сказала на мое молчание, что любовь вовсе не при чем. А при чем – похожесть, выражающаяся даже в одинаковой реакции на спиртное: красное – молчим, коньяк – целуемся, двойное – и молчим, и целуемся, и… положила трубку.
Большего случиться уже не могло. И мы не виделись с тех пор.
Впрочем, ровно через год после того, как все произошло, в одной из городских газет вышел ее рассказ. В нем говорилось о вещах обычных, тривиальных: как он и она вместе пили долгими вечерами и молчали, и домолчались, и допились до того самого, о чем все вокруг мечтают. А они вот, домолчавшись и допившись, не стали осознавать исполнения мечты многих, а расстались – черт его знает почему.
И вдруг он понял, что на всю жизнь удалось им сохранить то, чего никто не мог сохранить от забвения. А они сумели. И потому счастливы. Спокойны. И не боятся случайной встречи.
Странные движения души
– Какой смысл мне все это знать?
– Никакого. Это реальность.
История эта началась в сентябре и закончилась в конце января. Возможно, перепады погоды вызвали все эти движения души. Погода и прошлое – две вещи, что сильно влияют на нас, но на которые в одиночку почти не можем повлиять мы.
Меня позвали на книжную ярмарку в город на западных рубежах бывшего СССР. Для участия в «круглом столе», на который, как я подозревал, никто не придет. Но в том городе я когда-то родился и вырос. Конец сентября – лучшая пора на его засыпанных листвой и каштанами брусчатках. Я поехал. На вокзале меня и других гостей ждал микроавтобус. Поколесив по узким улицам, он отвез каждого под обещанную крышу над головой. Меня – к хозяйке. Хозяйка преподавала в музыкальной школе, делала в квартире ремонт и финансировала его за счет сдачи комнаты. К гостю из Москвы отнеслась с симпатией. Уже почти на прощанье сказала, что Иосиф Слепой был ее близким родственником. Иосиф Слепой, патриарх греко-католической церкви, провел 18 лет в сибирских лагерях. От прошлого в этом городе не скроешься. Оставив вещи и узнав, что вода в кране теперь бывает с 12-ти ночи до 6-ти утра, я пошел на ярмарку. Это было совсем рядом. Рядом был дом, где я провел детство. Здесь все было рядом. Назар разговаривал с каким-то парнем посреди людного фойе. Рубашка в клетку навыпуск, свободные брюки, сандалии на босу ногу – все, кто знал Назара, привыкли к его манере одеваться.
Читать дальше