Тогда они так решили: опять сходить под землю и спросить ее, куда их души делись?.. Потому что, думали они, что потеряли там, под землей, души, когда почти умерли… Пошли… то есть и не пошли… Во время налета сильного артиллерийского в блиндаже – это такая землянка – прятались, а снаряд рядом разорвался, и опять вход засыпало, но они там не одни были – откопались потом, а пока сидели, землей запертые, и спросили потихоньку землю… что стало с ними?.. И она им ответила, что остались под землей их души до той поры, пока война не кончится… а когда кончится, если они забудут все, что с ними было, от радости – так и останутся жить надолго, но никого и ничего жалеть не будут, а если заплачут, когда война кончится, вернутся к ним души, а сколько они с ними проживут – никто не знает. Потому что, когда жалеешь – жить тяжелее…
Воевали они долго потом, и всяко с ними бывало, забыли под конец об этом обо всем, а когда война кончилась, поехали по домам… и горько заплакали… Почему? У одного немцы всю деревню сожгли вместе со всеми, кто в ней был… В церковь согнали и сожгли… а у другого всех евреев выловили, в гетто собрали, оцепили колючей проволокой и тоже убили, и в ров бросили… Заплакали они горько-горько… и вернулись к ним души… Живы, живы они… А зачем души вернулись? Наверное, чтобы они жалеть других научили…
– Я тебя про войну просил… а ты мне… а ты мне сказку…
– Нет, Малыш, к сожалению, это правда… Только это – правда про войну… вот поэтому про войну никто и не рассказывает… – все равно не поверят…
Андрей Кунарев Из цикла «Голоса»
На то и рыцарь, чтоб являть отвагу
На то и рыцарь, чтоб являть отвагу,
И, на потеху вкруг столпившихся зевак,
Пришпорив Росинанта-бедолагу,
Бесстрашно атакует он ветряк.
…Придя в себя, полураздавленный, —
Невероятно, но ещё живой! —
Толпой тупиц шутом ославленный,
Упрямо шепчет: «Завтра – в бой!»
Июнь. Две тысячи восьмой.
Дожди.
За власть грызутся меж собой
Вожди.
А мы за чашей круговой,
Мой друг.
Всё так же узок, боже мой,
Наш круг.
Печально? Что ж, судьбы иной
Не жди.
Всё ниже тучи над страной.
Дожди…
Град Елабуга уездный —
Галки, ели, край земли —
В стороне дорог железных —
В небе стонут журавли…
Кама-матушка широко,
Вольно волны катит вдаль.
Что, Марина, одиноко?
Грудь сосёт тоска-печаль?!
«Чёртов город с городищем,
Спас заглохший, пустыри…
Мы на пару с ветром свищем
От зари и до зари…»
Шаль на плечи – в пляс пуститься,
Руки в боки – в горле ком.
Обезуметь, с круга спиться
И – не помнить. Ни о ком.
Бога нет, когда нет веры.
Глушь. Елабуга. Война…
Дни свинцовы, очи серы.
Душно. Узел. Тишина…
Увы, слепцу неведом свет прозрений
Увы, слепцу неведом свет прозрений —
хоть сдохни на кресте иль на колу —
и неудавшихся стихотворений
я ворошу печальную золу.
Вини меня в цинизме, даже трусости —
пожалуй, хоть во всех грехах подряд.
Кто говорил, что не сгорают рукописи?
Не верь. Я знаю: здорово горят.
Владимир Липунов (Хлумов) Сухое письмо
Из «Книги писем»
Прочтите, пожалуйста,
и отдайте врагу народа
Витольду Яковлевичу,
для исправления.
Сегодня вы прочтете мое письмо. С этого дня вы меня уже никогда не забудете, а значит, не забудете и ЕГО. Мне двенадцать лет. Сегодня умер ОН. Я не могу написать ЕГО имени, потому что горе станет нестерпимым, и я сделаю это раньше, чем напишу письмо. А я должен написать, обязательно должен, чтобы вы не подумали, что мой поступок – каприз мальчика-подростка. Да, эта мысль меня очень мучает и терзает. Я все думаю, как бы вы не решили, что я еще слишком мал и делаю это несознательно, от испуга, что ли. Не думайте, пожалуйста, так. Я давно повзрослел, я родился в начале войны, а военные дети быстро взрослеют изнутри. Когда я родился, мои папа и мама очень полюбили меня, потому что шла война и мужчин стало не хватать. Нет, не о том. Я перескочил. Рано. Я хочу еще что-нибудь вам о причинах моего поступка сказать, мне все кажется, что вы мне не поверите, что у меня был сознательный план. Плохо, что мне мало лет. Плохо и хорошо. Хорошо, потому что вы меня никогда не забудете и, значит, не забудете и ЕГО.
Я родился в начале войны, а военные дети быстро взрослеют. Когда я родился, мама сильно обрадовалась, а папа счастливый ушел на фронт. Но я этого, конечно, не помню, а пишу так, чтобы вы могли понять, что я могу догадываться о чувствах других людей, даже взрослых. Это потому, что я много думал. Поэтому мне не надо все испытать самому, ведь и взрослые правильно судят о многом, чего не видели. Раньше я любил радио, а теперь я ненавижу радио. Мне теперь кажется, что тяжелый магнит вставлен ему внутрь для того, чтобы притягивать злые вести. Хорошо, что я не буду больше никогда слушать злые вести. А говорят, что скоро появится радио, в котором вместо тяжелого магнита будет специальная форточка, через которую будет видно человека, который передает последние известия. Вот здорово. Один мальчик, правда, сказал – я не буду называть его фамилию, пусть ему станет стыдно, и он сам признается воспитательнице – этот мальчик сказал, что такое радио с форточкой уже есть у некоторых людей. Конечно, вранье. Потому что ОН не допустил бы такой несправедливости, чтобы что-то у одних уже было, а у других еще не было. Я думаю, что ОН, если бы ЕМУ предложили иметь лично такое радио, конечно бы от него отказался. Потому что это было бы несправедливо. Но, конечно, такое радио обязательно сделают, но счастья у вас полного не будет, потому что не будет ЕГО уже никогда. А я ЕГО видел живым! Но сначала я ЕГО не знал, не знал, что ОН такой.
Читать дальше