Александр Пушкин - Медный всадник

Просьба Пушкина была вызвана тем, что «милость», «дарованная» ему Николаем I при их свидании 8 сентября 1826 г. — быть его единственным цензором, на практике стала для Пушкина крайне стеснительной: с одной стороны, цензорами являлись не столько Николай, сколько шеф жандармов Бенкендорф и его агенты — фон Фок и А. Н. Мордвинов (сменивший фон Фока после его смерти в 1831 г.), Булгарин, возможно Н. И. Греч и др.: с другой же стороны, «высочайшая» цензура делала затруднительной публикацию Пушкиным мелких стихотворений и статей и почти невозможным участие его в журналах, и прежде всего в «Библиотеке для чтения», которую А. Ф. Смирдин задумал издавать по широкой программе с января 1834 г., при близком участии Пушкина. В частности, «Медный Всадник» был уже обещан в этот журнал и, по-видимому, должен был публиковаться в 1-м номере, а возможно, и открывать его. Но поэма представляла собой такое значительное произведение, что Пушкин не мог дать его в новый журнал без санкции царской цензуры, а обращаться к царю он мог только через шефа жандармов.

Через несколько дней в канцелярии III отделения был заготовлен ответ, в котором Бенкендорф сообщал Пушкину об удовлетворении его просьбы: «Сочинения Ваши, которые Вы назначите для издаваемого книгопродавцем Смирдиным журнала, могут быть в оном помещаемы по рассмотрении ценсурою на общем основании» ( Акад. , XV, 214). [472] Дела III отделения е. и. в. Канцелярии об А. С. Пушкине. Под ред. С. С. Суховина. СПб., 1906, с. 137, Но письмо осталось неотосланным, так как, по словам пометы, сделанной на нем, по-видимому, А. Н. Мордвиновым, «граф Александр Христофорович сказал г. Пушкину ответ на его письмо на словах». Разговор между поэтом и шефом жандармов состоялся 12 декабря, а 14 декабря Пушкин сделал запись в своем дневнике о неожиданном для него и огорчительном результате «высочайшего» цензурования его поэмы: «11-го получено мною приглашение от Бенк.<���ендорфа> явиться к нему на другой день утром. Я приехал. Мне возвращен Медный всадник с замечаниями государя. Слово кумир не пропущено высочайшею ценсурою; стихи

вымараны. На многих местах поставлен (?), — всё это делает мне большую разницу. Я принужден был переменить условия со Смирдиным» ( Акад. , XII, 317).

Через несколько дней Пушкин писал о том же П. В. Нащокину: «Здесь я имел неприятности денежные; я сговорился было со Смирдиным, и принужден был уничтожить договор, потому что Медного Всадника ценсура не пропустила. Это мне убыток» ( Акад. , XV, 99).

В другом письме к тому же Нащокину, от конца марта 1834 г., поэт, сообщив своему другу о семейных, материальных и иных делах, продолжает: «Вот тебе другие новости: я камер-юнкер с января месяца; Медный Всадник не пропущен — убытки и неприятности…» ( Акад. , XV, 118). Вскоре, около 7 апреля, отвечая на вопросы М. П. Погодина, он коротко и сухо констатирует: «Вы спрашиваете меня о Медном Всаднике, о Пугачеве и о Петре. Первый не будет напечатан. Пугачев выйдет к осени…» ( Акад. , XV, 124).

Запрещение «Медного Всадника», о котором не раз пишет Пушкин, было воспринято им очень тяжело, тем более что он никак не ожидал его. Но в дневнике и в письмах он подчеркивает лишь одну материальную сторону этого происшествия, принесшего ему, по его словам, «убытки и неприятности». На самом же деле «неприятности», причиненные ему царской цензурой, были гораздо глубже и тяжелее, нежели «убытки». Конечно, имела значение и материальная сторона: договор его со Смирдиным об участии в новом журнале — «Библиотеке для чтения» — почти терял смысл; во всяком случае очень уменьшалась сумма его гонорара. [473] См. письмо В. Д. Комовского к А. М. Языкову от 10 декабря 1833 г. (т. е. написанное за два дня до объявления Пушкину судьбы его поэмы), где читаем «Смирдин, возвратившись при мне от <���Пушкина> в свою лавку, с прискорбием жаловался на него: за эти три „пьески“ (очевидно, «Медный Всадник», «Пиковая дама» и «Анджело», — Н. И. ), в которых-де не более трех печатных листов будет, требует А. С. — 15 000 руб.» (Исторический вестник, 1883, № 12, декабрь, с. 538).

Но несравненно значительнее и глубже был моральный удар, нанесенный Пушкину запрещением его поэмы. Дело в том, что за два последних года (1832 и 1833) он почти не печатал новых произведений — лирических стихотворений или поэм значительного содержания. Третья часть его «Стихотворений», вышедшая в феврале 1832 г., заканчивая хронологический ряд, начатый первыми двумя частями, подвела итог лирическому творчеству поэта за 1829-1831 гг., но не содержала почти ничего нового. Впервые были опубликованы здесь лишь стихотворение «Узник» (1822, среди стихотворений «разных годов») и «Сказка о царе Салтане». В том же 1832 г. была напечатана «Осьмая и последняя глава» «Евгения Онегина», в 1833 г. — «Домик в Коломне» (в сборнике Смирдина «Новоселье»). Этих немногих вещей (и даже первого полного издания «Евгения Онегина» в 1833 г.) [474] См.: Пушкин в печати, 1814-1837. Сост. Н. Синявский и М. Цявловский. Изд. 2-е, исправл. М., 1938, с. 97-107. было явно недостаточно для того, чтобы разрушить существовавшее в публике и раздувавшееся в журналах представление о «падении» таланта Пушкина, о том, что время его славы прошло, что он утратил свое былое значение и место главы романтической поэзии в русской литературе. Несколько позднее, уже тогда, когда Пушкин поместил в журнале Смирдина ряд поэтических произведений («Гусар», «Сказку о мертвой царевне», «Будрыс и его сыновья», «Воеводу», «Красавицу», «Подражания древним», «Элегию»), подобное мнение выразил с особой силой и резкостью (хотя и с оговорками) молодой, начинающий тогда критик — Белинский. [475] Программная статья Белинского «Литературные мечтания» печаталась в «Молве» (приложении к журналу «Телескоп») за сентябрь-декабрь 1834 г. Сопоставляя расцвет литературной жизни 20-х годов с ее нынешним, как ему казалось, упадком, критик горестно восклицал: «Да — прежде и ныне — тогда — и теперь . Великий боже!.. Пушкин, поэт русский по преимуществу, Пушкин, в сильных и мощных песнях которого впервые пахнуло веяние жизни русской <���…> Пушкин — автор „Полтавы“ и „Годунова“ и Пушкин — автор „Анджело“ и других мертвых, безжизненных сказок!». И далее: «Пушкин царствовал десять лет <���…> Теперь мы не узнаем Пушкина: он умер или, может быть, только обмер на время. Может быть, его уже нет, а может быть, он и воскреснет <���…> Судя по его сказкам, по его поэме „Анджело“ и по другим произведениям, обретающимся в „Новоселье“ и „Библиотеке для чтения», мы должны оплакивать горькую, невозвратную потерю…». Однако в заключение критик писал: «Я верю, думаю, и мне отрадно верить и думать, что Пушкин подарит нас новыми созданиями, которые будут выше прежних…» ( Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. I. М., 1953, с. 21 и 73-74). Нужно сказать, что позднее, в 1838 г., в рецензии на «посмертные» тома «Современника» критик решительно осудил свое «жалкое воззрение» (там же, т. II. с. 347).