Анатолий Жигулин - Летящие дни

РОДИНА

Помню я: под сенью старых вишен
В том далеком,
В том донском селе
Жили пчелы в камышовых крышах —
В каждой камышинке по пчеле…

Родина!
Простая и великая.
В давнем детстве, от беды храня,
Древними архангельскими ликами
Строго ты смотрела на меня…

А потом,
Позвав в края суровые,
Где весной не встретишь зеленя,
Жизнь взвалила рельсы стопудовые
На худого, юного меня.

Я копал руду на Крайнем Севере.
Много лет я молока не пил.
Только ты, земля моя,
Не верила,
Что тебе я в чем-то изменил.

Все прошел я:
Трудные дороги,
Злой навет и горькую беду,
Чтобы снова пальцами потрогать
Пыльную в канаве лебеду.

Я опять с тобой,
Земля просторная,
Где за клином старого жнивья
Под горой стоит село Подгорное —
Родина негромкая моя;

Где висит над хатой
Месяц рыжий;
Где в прозрачной невесомой мгле
Пчелы спят под камышовой крышей —
В каждой камышинке по пчеле…

ПОЭЗИЯ
И. Н.

Стоят дубы, задумчивы, тихи.
По желтой просеке уходит лето.
Ты мне читаешь грустные стихи
Какого-то салонного поэта.

О том, как где-то в городе пустом
На мерзлых стеклах тает чья-то
нежность…
А мы в лесу, в орешнике густом,
Вдыхаем жадно
Утреннюю свежесть.

Я не люблю бескровные слова,
Холодные, искусственные строки.
Зачем они
Когда шуршит трава,
Поют синицы и трещат сороки?

Взгляни вокруг!
Открой свои глаза,
Зеленые нетающие льдинки.
Большая золотая стрекоза
Качается на тонкой камышинке…

Поэзия! Она всегда — жива.
Ей чужды стекол мертвые узоры.
Она растет и дышит,
Как листва,
Как гордая осока на озерах.

Ей тесен мир условной бахромы
И вздохов у замерзшего оконца…
Поэзия — она живет, как мы.
Она не может
Без любви и солнца!

ГРАД

Побило градом яблони,
Ударило из мглы,
Сломало, словно ядрами,
Некрепкие стволы.

В лохмотья измочалена
Зеленая кора.
Стояли и молчали мы
Над грудой серебра.

Обняв руками деревце,
Разбитое вконец:
— И что же это деется?.. —
Чуть выдохнул отец.

Погибла в утро летнее
С деревьями в соку
Мечта его.
Последняя,
Быть может, на веку…

О, градины небесные!
Вы очень нам горьки.
Но били нас увесистей
Земные кулаки.

До сей поры не найдены,
В метели и в дожди
Болят шальные градины
Под ребрами в груди.

Войною ли,
Обидами,
Пайком гнилой крупы —
Сполна нам было выдано
Ударов от судьбы.

…Настанут дни погожие,
Добавим в грунт золы,
Закутаем рогожами
Разбитые стволы.

Наплывами затянется
Кора, где выбил град,
И выдюжит,
Поправится
Наш перебитый сад.

* * *

Летели гуси за Усть- О мчуг,
На индигирские луга,
И все отчетливей и громче
Дышала сонная тайга.

И захотелось стать крылатым,
Лететь сквозь солнце и дожди,
И билось сердце под бушлатом,
Где черный номер на груди.

А гуси плыли синим миром.
Скрываясь в небе за горой.
И улыбались конвоиры,
Дымя зеленою махрой.

И словно ожил камень дикий,
И всем заметно стало вдруг,
Как с мерзлой кисточкой брусники
На камне замер бурундук.

Качалась на воде коряга,
Светило солнце с высоты.
У белых гор Бутугычага
Цвели полярные цветы…

БУРУНДУК

Раз под осень в глухой долине,
Где шумит Колыма-река,
На склоненной к воде лесине
Мы поймали бурундука.

По откосу скрепер проехал
И валежник ковшом растряс,
И посыпались вниз орехи,
Те, что на зиму он запас.

А зверек заметался, бедный,
По коряжинам у реки.
Видно, думал:
«Убьют, наверно,
Эти грубые мужики».

— Чем зимой-то будешь кормиться?
Ишь ты,
Рыжий какой шустряк!.. —
Кто-то взял зверька в рукавицу
И под вечер принес в барак.

Тосковал он сперва немножко
По родимой тайге тужил.
Мы прозвали зверька Тимошкой,
Так в бараке у нас и жил.

А нарядчик, чудак-детина,
Хохотал, увидав зверька:
— Надо номер ему на спину.
Он ведь тоже у нас — зека!..