Александр Кушнер: Вечерний свет

Корсика, Эльба и остров Святой Елены,
Как они украшают Наполеона!
Больше, чем взятые им крепостные стены,
Жарче Египта и ярче любого трона.

Он и похож был на остров, покатоплечий,
Маршалов словно волною к нему прибило.
Ядрам не кланяясь и не страшась картечи.
А треуголка на Корсику походила.

И не дворцы, не кремли за его плечами
Видятся мне, а морские крутые скалы.
Бухтами он обведен, словно обручами,
Горными тропами: камни, кусты, провалы.

Как ему шло одиночество островное,
Так же, как слава, и даже еще сильнее!
Пенное, белое, желтое, кружевное,
Скорбный финал обвалившейся эпопеи.

Нет ничего притягательнее крушений,
Слаще руин и задумчивости глубокой
На безутешных обломках былых свершений,
Кто ж избежал той же участи одинокой?

С тяжелой женой в три обхвата
Спускается к морю старик.
Несчастна она, виновата,
Что вид ее страшен и дик.

Действительно, лучше бы дома
Сидела, зачем ей жара
И влажная эта истома,
И в море купанье с утра?

Купальник врезается в складки
На теле, как в студень сырой.
Но он молодец, всё в порядке,
Он помнит ее молодой.

Быть может, чуть-чуть полноватой,
Но полной веселья и сил.
Завистник какой, соглядатай,
Насмешник ее подменил?

Привязанность, скажем, и память,
Не цепь, будем думать, не сеть.
И лучше их так и оставить
Вдвоем и на них не смотреть.

Супружеская пара. Терракота.
Она и он. Этрусская гробница.
Не торопи меня. Мне грустно что-то.
А в то же время как не изумиться?

Не видно скорби. Что же это, что же?
Как будто даже рады нам с тобою.
Полулежат они на жестком ложе,
Как две волны, как бы фрагмент прибоя.

Как будто в жизнь могли бы возвратиться,
На берег выйти, смерть стряхнуть, как пену.
Как больно мне в их вглядываться лица!
Как будто мы пришли им на замену.

И так понятно мне, что ненадолго,
Что все века мучительны и зыбки.
Нужна замена, смерть нужна, прополка.
Когда б не эти две полуулыбки!

Как с морем жаль бывает расставаться,
Как на пути обратном, — путь пролег
Средь горных круч, — в автобусе томятся,
И вдруг его лазурный уголок
Блеснет внизу, как сказанное вкратце,
Как быстрый взгляд, привет или намек.

И снова горы в тусклой позолоте,
В густой щетине сосен и дубов,
И тень, и тьма, — и вдруг на повороте
Опять жемчужный клин, как дальний зов,
Как часть души, как счастье на отлете,
Страна любви, пристанище богов.

Прощай, прощай! Последнее прощанье,
Горячий вздох, любимая мечта.
Наверное, так пишут завещанье
И произносят слово «навсегда»,
Но синий проблеск, есть в нем обещанье,
И «нет» сказав, надеешься, что «да».

Глубокоуважаемый циклоп!
Пожалуйста, в сторонку отойдите,
Вы в дрожь меня вгоняете, в озноб,
Вы в плесени пещерной, в жутком виде,
И почему-то глаз у вас на лоб
Посажен, это странно, извините.

У вас я оказался под рукой
Случайно — и прошу у вас прощенья.
Ведь вы на самом деле не такой,
Как кажетесь, вам мнительность и мщенье
Наскучили, спросите: «Кто такой?»
Скажу: «Никто», потупившись в смущенье.

Почиститесь, помойтесь, лучше врозь
Нам быть, зачем вам этот гнев и злоба?
Смотрите, как просвечен куст насквозь
И к солнцу льнут цветы гелиотропа…

О, если б ужас жизни удалось
Уговорить мне так же, как циклопа!

Что случилось? — спросил я его вдову,
Неполадка какая-то в организме?
Иль тяжелой поездка была в Москву?
— Нет, — сказала, — он просто устал от жизни.

Говорил он мне это не раз, не два,
Не рисуясь, обдуманно и устало.
Мне бы вдуматься в эти его слова!
Я значенья им как-то не придавала.

А ведь всё было так хорошо. Успех
Поздновато пришел, но пришел, спасибо.
Говорил про унынье, что это грех,
За окном ему нравились клен и липа.

Я в окно посмотрел: что за благодать!
Солнце, дерево, в листья зарылся ветер, —
Боже мой, разве можно от них устать?
Значит, можно устать. От всего на свете.