Евгений Долматовский - Добровольцы

Как жаль, что так быстро окончилась сказка!.
И лица подружек задумчиво-строги.
Расхлябанный «газик» — смешная коляска —
Несется в Москву по Смоленской дороге.

Зачем это Маша торопит шофера,
Кусает какую-то горькую травку?
Уже половина девятого скоро,
Она подвела синеглазого Славку!

На длинной скамейке Тверского бульвара
Сидит он, куря ароматные «пушки»
А слева — влюбленная пара.
А справа задумчивый Пушкин.

Она не пришла, не придет — это ясно!
Так можно всю жизнь просидеть и напрасно.
А завтра мы в Тушино едем. И надо
Как следует выспаться. Тут не до шуток:
Пройдет испытание наша бригада
Не в недрах, а в небе — в прыжках с парашютом.

Уфимцев! Такие к тоске не способны,
Грустить не умеют, хотя молчаливы.
Могучие люди бывают беззлобны
И робостью внешней красивы.

Он выломал палочку и прилежно
Письмо начертил на дорожке песочной:
«Мария, люблю» осторожно и нежно
На грунте рассыпчатом, грунте непрочном.

Поднялся, ушел. И доехав до дома,
На койке скрипучей уснул он мгновенно.
Его не разбудишь, пожалуй, и громом.
(Еще мы громов не слыхали военных.)

А Маша примчалась к скамейке заветной
Лишь в 9-15. В смятенье, в печали.
Но слов никаких на песке не заметно:
Другие влюбленные их затоптали.

(Когда бы владел я волшебною силой,
Я все написал бы и сделал иначе:
Привел бы тебя на свидание с милой
И всем раздарил бы Любовь и Удачу.)

Как мучилась Маша одна до рассвета
Томилась на крайней скамейке садовой.
Сам Горький, пройди он дорожкою этой,
Узнать не сумел бы девчонки бедовой.
О чем она думала в час предрассветный,
Глаза заслоняя шершавой ладонью?

Конечно, не злым подозреньем, не сплетней
Терзалось сердечко ее молодое.
Ей виделось нашей судьбы продолженье:
Война громыхает над краем сожженным
И Славка-пилот улетает в сраженье,
А ей ожидать, как положено женам.

А вдруг на него налетели фашисты?!
Их много, а он одинешенек в тучах.
Машина пылает. Он прыгать решился
Вот прыгнет — и пулю вдогонку получит.

«Любимый! Не смей раскрывать парашюта,
Пока тебе неба и выдержки хватит!
Открой его в долю последней минуты,
Не то тебя ветер на крыльях подхватит.

Для пули фашистской ты станешь мишенью…
Чтоб не было в битве любимому тяжко
Пример показать приняла я решенье
И утром попробую прыгнуть с затяжкой»

И вот оно утро. Мы едем в трамвае.
И пригород быстро несется на встречу.
В открытые окна вагона врываясь,
Зеленые ветви ласкают нам плечи.

Навек неразлучных сегодня нас трое.
Акишина в нашей компании нету, —
Он дома остался, он очень расстроен:
Врачебному парень подвергся запрету.

Но если бы ты заглянул в мою душу
(Не выдай, не выдай, товарищ хороший)
То понял бы сразу: я попросту трушу
И даже завидовать начал Алеше.

Но дышит спокойствие рядом со мною,
Твердит, как урок, рассудительный Слава:
«Находится слева кольцо вытяжное,
Скоба запасная находится справа.

Вылазь на крыло! Как в Москву-реку с вышки,
Ныряй без раздумий — солдатиком, рыбкой.
Об этом еще не написаны книжки,
Мы первые будем», — добавил с улыбкой.

Нам все начинать выпадало на долю,
Недаром недавно звались «пионеры».
Эпоха такою была молодою,
Что в прошлом нечасто встречались примеры.

У края покатого летного поля
Пирует с подругами шумная Леля.
Консервы лежат на вчерашней газете
И скромные ломтики серого хлеба.
Вокруг на траве мы расселись, как дети,
Близ летного поля у самого неба.

Что с Машей? Она опустила ресницы
А Слава? Он смотрит в небесные дали
Как важно им было бы объясниться!
Зачем им друзья в это утро мешали?

Товарищи! Небо зовет голубое,
Нас ждут самолеты на поле зеленом,
И мы в парашютную входим гурьбою,
И каждый гордится комбинезоном.

Инструктор сверкает вставными зубами.
Страшней мне становится с каждой минутой.
Заводят У-2, и лиловое пламя
При выхлопе рвется из патрубков гнутых.

(У-2 не зовется еще «кукурузник»,
Еще не летит над сожженной травою,
Овеянный славою всесоюзной,
Всеевропейскою и мировою.)