Джон Китс - Малые поэмы (сборник)

И Крон восстал во весь огромный рост,
Ломая руки, пястью пясть круша.
Всклокоченную гриву хладный пот
Влажнил — и взор померк, и глас умолк,
И слух замкнулся — плачь, о Тейя, плачь!
Но вскоре Крон возмог отверзнуть вновь
Уста: «О, я ли, я ли — не творец?
Не созидатель? Я ли не создам
Иного мира, и другой вселенной,
Чтоб нынешним — конец настал навек?
О Хаос новый! Где ты?» — Сей глагол
Достиг Олимпа, и объяла дрожь
Троих богов мятежных. Тейя же
Восстала враз, надежду обретя,
И быстро, но смиренно призвала:
«Спеши утешить весь наш падший род,
О Крон! Даруй отвагу остальным!
Я знаю путь, ведущий в их приют!»
И смолкла, взором заклиная: в путь!
Попятилась немного. Крон за ней
Шагнул — и Тейя, вмиг поворотясь,
Вожатой стала. Древние стволы
Пред ними расступались, как трава.

Меж тем во мрачных безднах реки слез
Лились. Таких скорбей, подобных мук
Не выразить ни речью, ни пером!
Титаны — связни, или беглецы, —
Стенали в лютой боли: «Крон, спаси!»
Но к ним не долетал ответный глас.
Из древних великанов лишь один
Еще не пал, и властвовал еще —
Гиперион. И шаровидный огнь
Ему служил престолом — Богу Солнца.
Но чуял Бог: беда недалека.
Он знамений страшился — не примет,
Которых столь боится смертный люд:
Не песий вой, и не вороний грай,
Не уханье полнощное совы,
Не родственник, ступивший на порог,
Когда раздался погребальный звон —
А знамения навевали страх
Гипериону. Весь его дворец,
От золотых пирамидальных веж
До бронзовых укромных галерей,
Кровавым жаром тлел — и всяк покой,
И всяк чертог соделался багров.
Оконные завесы, тучи тож —
Гремели. Исполинские орлы,
Нигде никем не виданные прежь,
Витали. Ржанье пламенных коней,
Нигде никем не слыханное прежь,
Раскатывалось. А кадильный дым,
До Бога достигавший с алтарей,
Что на священных ставятся холмах,
Смердел каленой медью и свинцом
Расплавленным… Когда на сонный запад
Бог нисходил усталый, отсияв, —
Не отдыхать ложился великан,
И не дремал, внимая пенью флейт,
Но мерил до утра, за шагом шаг,
Длину и ширину своих палат.
А в дальних закоулках и углах
Теснились оробелые рабы
Крылатые — так толпы горожан,
Бежавши в степь, сиротствуют, пока
Землетрясенье зыблет их дома.
И вот, когда влачился Крон вослед
За Тейей сквозь неведомую дебрь,
Гиперион прощальные лучи
Метнул, и скрылся, низойдя на запад.
Дворцовую пред ним отверзли дверь
Бесшумно, как всегда — и лишь Зефир
Поднес к устам покорную свирель,
Мелодию рождая наугад.
Подобно розы алой лепесткам,
Благоуханным, радующим взор,
Открылись дивно створы, чтобы мог
Уставший за день Бог домой войти.

И Бог вошел — как воплощенный гнев!
И риза развевалась, точно ветр
Ее трепал — она, раскалена,
Ревела, что земной кузнечный горн —
И дрогнул всяк. А Бог шагал вперед,
Минуя череду гигантских зал,
И семицветных арок череду,
И череду сияющих столпов,
Покуда не ступил под главный свод.
И там остановился. И, ярясь,
Претяжко топнул. Громовой удар
Сотряс обитель Бога — от основ
До кровель. И еще не стихло эхо —
А Бог, подобно смертному, вскричал:
«О ужасы — во сне и наяву!
О чудища! О кровоядный сонм!
О упыри в сырой, холодной тьме!
О нежить черных, ледяных озер!
Почто почуял вас? Узрел почто?
Почто бессмертный бог настоль смятен,
Завидя грозные зеницы зла?
Низвержен Крон — ужели пробил час
И мой? Ужели сей покину кров —
Родную гавань, славы колыбель
Моей, обитель света и тепла,
Чистейший храм хрустально-золотой, —
Мое владенье? Пусты, холодны
Сии чертоги станут без меня.
Не роскошь, не величие, не блеск
Провижу: мрак провижу — смерть и мрак.
О, даже в мой приют, мое гнездо,
Пришли виденья Тартара, дабы
Глумиться и вещать погибель… Нет!
Землей клянусь, и хлябью всех пучин:
За рубежи пылающих высот
Неотвратимо протяну десницу —
И дрогнет самозванец юный, Зевс,
И Крон опять воссядет на престол!»
Он рек — и смолк. Но полнили гортань
Угрозы, хриплый порождая рык…
В театре пуще грянут свист и гул,
Коль тишины потребует актер;
Прикрикнул Бог — а Призраков орда
Взглумилась гаже втрое, и гнусней.
И над зеркальным полом плыл туман,
И мнилось, пол преображался в топь.
И боль неслыханная проползла
По телу Бога — мнилось, лютый змий,
Проникший сквозь подошвы ног, достиг
До темени, под коим свился в клуб —
И сгинул… Тотчас ринулся к вратам
Восточным Бог, и там, за целых шесть
Часов до часа утренней зари,
Дохнул на створы — и, со створов прочь
Туман тяжелый свеяв, широко
Врата над океаном распахнул.
И шаровидный огнь парил, готов
Дневного бога по небу нести;
Вращался, облеченный мглою туч —
Точнее, полускрытый: свет не гас,
Не прятался бесследно — там и сям
Высверкивали очертанья сфер,
Колюров, дуг и пламенных кругов;
И молнии глубокий слал надир
К зениту — иероглифы чертил;
И всякий жрец, и всякий звездочет
Во время óно знал их тайный смысл,
Разгаданный за сотни долгих лет —
И позабытый ныне: мы найдем
Лишь на стенах египетских руин
Такие письмена… И было два
Крыла у шара — пламенных крыла;
И при явленье Божества они
Приподнялись, готовя первый взмах,
И за пером расправили перо,
Отряхивая мглу — но самый шар
Таился в ней, приказа ждал. Приказ
Тотчас бы отдал Бог, и день зажег,
И спасся бегством — бегством в небеса…
Увы! Теченье суток торопить
Никто не властен — даже божество.
И не зарделось утро: пресеклись
Рассветные приготовленья враз.
И пламенели крылья-близнецы
Вотще; вотще зияли широко
Восточные врата ночной порой.
Титан, который некогда был горд,
Неукротим — согнул невольно выю
Под гнетом черных, тягостных годин.
И на угрюмой облачной гряде —
Меже, разъединявшей день и ночь, —
Простерся Бог, померк и простенал.
И свод небесный тысячами звезд
Глядел на Бога скорбно — и Уран
Глаголал из космических глубин,
Торжественно и тихо молвив так:
«О сын мой! Сын пресветлый! Ты зачат
Землей от Неба древле, Чадо Тайн,
Что непостижны для самих же сил,
Тебя творивших! Огненный восторг,
Всемощный пыл, всевластную любовь —
Отколь, и кто нам это ниспослал?
А нашей страсти зримые плоды —
Божественные символы, во плоть
Облекшие невидимую жизнь —
Бессмертную, и сущую везде.
И в мире новом ты — светлее всех,
Всех остальных собратьев и Богинь!
Борьба меж вами нынче, и мятеж:
Отцу враждебен сын. Я видел: пал
Мой первенец, развенчанный отец,
Меня — меня! — моливший: „защити!“
Но был неотразим сыновний гром,
И я в туманы спрятал бледный лик…
Свою погибель чуешь? Неспроста,
Коль Боги не походят на Богов!
Я создал вас божественными встарь:
Суровы, строги, безмятежны, вы
Миропорядок божеский блюли.
А ныне стали страх, томленье, гнев,
И лютость вам присущи наравне
Со смертными, чинящими раздор
В юдоли бренной… Сын мой, это знак —
Прискорбный знак паденья и конца!
Но не сдавайся! Ты могуч и смел,
Ты — горний странник, несомненный Бог!
О, дай отпор годинам тяжким, полн
Эфирной мощи! Я же — только голос,
Безликий, точно ветер и прилив —
Как ветер и прилив, сыны стихий.
Но ты — иной. А посему — спеши
Опередить беду. Хватай стрелу,
Покуда лучник целится! Стремись
На землю: Крон спасения взалкал!
А я крылатый огнь оберегу
И буду небесам опекуном».
Вселенский шепот слыша, исполин
Восстал тотчас, и поднял к сонму звезд
Свой лик, раскрывши веки широко.
Уран умолк. Но, веки широко
Раскрывши, все глядел на сонмы звезд
Гиперион… А после, как ловец
Жемчужин, прыгающий с борта в хлябь,
Склонился Бог — и с кромки межевых
Свинцовых туч беззвучно канул в ночь.