Борис Слуцкий - Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939–1961

Он на трибуне занял место с краю,
В седин приличье лысину убрал.

Так в клуб — смотреть — приходят шулера,
Когда за стол их больше не пускают.

Седой старик, почтеннейший старик,
Слегка на пенсии, болезнью чуть разбитый…
А он стоит и мучает парик
И примеряет лоб к самоубийству.

О, все б вернуть! О, если б все отдать —
Почет, богатство, мелочи регалий —
За то, чтоб здесь разбитым генералом
С разбитой армией в концлагерь прошагать!

И, лавочников левых убеждений
Смеша,
он проборматывает вниз:
— Неплохо, мальчики, хоть сапоги грязны —
Штыки блестят — оно важней в сраженьи.
Но шаг! Где шаг! Дыханье — затаить!
Вы репутацию мне портите, мальчишки!

Им давят грудь их орденские книжки,
Где ваша подпись, генерал, стоит.

На Монмартре есть дом, на другие дома не похожий,
Здесь живут инвалиды, по прозвищу «гнусные рожи».
Это сказано резко, но довольно правдиво и точно.
Их убогие лица настолько противны природе,
Что приличные дамы обычно рожают досрочно
При поверхностном взгляде на этих несчастных уродин!
Это сказано резко, но довольно правдиво и точно.
Им пришлось быть на фронте, и смерть надавала пощечин.
Оскорбила их смерть и пустила по свету, как камень.
И они побрели, прикрывая несчастье руками.
И, чтоб лучших пейзажей не портили эти бродяги,
Чтоб их жен и невест от такого позора избавить —
Их толкнули сюда и расторгли законные браки —
Потому что они не имеют законного права!
Им тепло, и похлебка, и в праздники можно быть пьяным.
Но нельзя же без женщин! Остается одна Марианна.
О, пришла бы сюда эта тихая девушка в белом,
Они рвали б на части продолговатое тело.
Затерзали бы насмерть, но любили б не меньше.
Потому что нельзя же, нельзя же, нельзя же без женщин.

В пять часов
по утрам
санитар
умываться
будил их.
Он их любит,
и лупит,
и зовет их
«мои крокодилы!»
Крокодилы встают и довольны, не вспомнил покуда,
Но недаром на стенах дары господина Ахуда.
Этот мсье — он ученый. И вообще недурной человечек
С перепутанным прошлым, с особым прищуром на вещи.
Он помешан на правде. И чтоб скрытое стало открытым,
Он прислал зеркала. Зеркала. Зеркала — инвалидам.
Закрывайтесь, клянитесь, в ресницы глаза затушуйте!
Вы посмотрите! Истина восторжествует!
После дня размышлений о том, что не так уже страшно,
После ночи забытья — простой человеческой ночи
Вас согнут, вас сомнут, оглушат. Ошарашат.
Эти темные маски. Их точность. Их тихая точность.
Так недаром Париж называет вас «гнусные рожи»!
Глас народа — глас божий.
Они падают ниц! Пощади, всемогущий!
О, не дай нам смотреть, о, за что ты караешь невинных!
Но ему все равно! Он имеет Марию и кущи,
И ему наплевать.
Он — довольно красивый мужчина.

Давайте деньги бедным,
Давайте хлеб несытым,
А дружбу и любезность
Куда-нибудь несите,
Совсем в другое место,
Где трижды в день еда,
Несите ваши чувства,
Тащите их туда.
Я вычитал у Энгельса,
Я разузнал у Маркса,
На что особо гневаются
Рассерженные массы:
На то, что хлеба — мало,
На то, что негде жить,
Что трудно без обмана
Работать и служить.
Брезентовые туфли
Стесняют шаг искусства,
На коммунальной кухне
Не расцветают чувства,
И соловьи от басен
Невесело поют…
Да процветает базис!
Надстройки подождут!

Не гром гремит насчет скончанья мира,
Не буря барсом бродит по горам —
Кончается старик Абрам Шапиро —
По паспорту — Шапиро же, Абрам.

Лежит продолговатый и зловещий
И методично,
прямо в рожу —
да! —
Хрипит потомкам: «Покупайте вещи —
Все остальное прах и ерунда!»

Рук своих уродливые звезды
Рассыпав в пальцев грязные лучи,
С привычной жадностью сгребает
скользкий воздух,
Который глотке не заполучить!

А сыновья устали от Шапиры —
Им время возвращаться на квартиры!

Они сюда собрались для почета,
Но сроки вышли. Можно прекратить.
Им двести лет за все его обсчеты
Обсчитанным платить — не заплатить!

Но старику тех тонкостей не видно:
Пришла пора и гонит со двора!

Растерзанный, мучительный, бесстыдный,
Он на колени бухает с одра:
— Хоть это больше заслуга финотдела —
Моя беда, а не моя вина,
Но я вам,
дети,
не оставлю
дела,
Простите, дети,
нищего,
меня!