Давид Самойлов - Избранное

«Потеря невосполнимая»,— писал мне тогда И. Кра­мов.

Зная характер Павла, могу себе представить, как все это происходило. Наверное, очень нужно было взять языка. Предстоял трудный ночной поиск в районе высо­ты Сахарная Голова. Коган, переводчик полкового разведотдела, мог бы дожидаться в штабе, когда развед­чики приведут пленного. Или не вернутся. Он сам напро­сился в поиск. Он был смел и азартен. Не мог не пойти.

Человек он был яркий, отважный. И своим однопол­чанам навсегда запомнился. Поминается он в мемуарах самого высокого ранга.

А вот стихов не осталось. Может, и не писал он вовсе в те годы, увлеченный ратной работой. Может, не укла­дывались в стихи те необычные и необычайные впечатления. Я это по себе знаю.

Все трудней писать о Павле Когане, да и о каждом из тех, кто молодым не вернулся с войны. Кажется, что короткую жизнь описать легко. Что там? Школа, инсти­тут, несколько стихов, война. Но живые не уклады­ваются в рамки сказания. Их можно понять и оценить в контексте времени и среды, во всей сложности связей и постижений, в том блестящем окружении, в котором они жили.

История сложна, и поколение наше сложней, чем оно казалось. Оно было рождено для одной эпопеи. И в ней выполнило свое назначение. Павел Коган замахивался на несколько эпопей. Здесь кончалась «точность дней» и все виделось в романтическом тумане.В 1939 году Илья Львович Сельвинский собрал чуть не всех способных молодых поэтов Москвы в семинаре при тогдашнем Гослитиздате.

Сам еще молодой, но давно прославленный поэт, он отдавал нам много времени и сил, воспитывал, учил, затевал споры, хвалил и разделывал по заслугам. При­учал нас в поэзии к гамбургскому счету. Мы ему верили и во многом обязаны. Он обладал замечательным чутьем и пониманием таланта. Все, кого отличал, стали поэтами.

Павел на семинарах Сельвинского выступал заме­чательно. Он не терпел расслабленности ни в строке, ни в мысли. Высоким, срывающимся голосом, отбрасывая худой рукой волосы со лба, он громил или хвалил, тем­пераментно, категорично, во всем азарте и блеске своего ума.

Из этого незабываемого семинара вышла наша дру­жеская компания: Коган, Наровчатов, Кульчицкий, Слуцкий. Рядом были Луконин, Майоров, Глазков, Львов. В младших ходили Гудзенко и Левитанский.

Характер у Павла был трудный, угловатый («с дет­ства не любил овал»), прямолинейный. Любил верхо­водить. Но в компании равных приходилось унимать себя, что порой бывало ему нелегко. Был негласный договор, что никто не претендует на лидерство. Мы любили, ценили друг друга и верили, что все станем поэтами. Разговор о стихах был остроугольный, бес­пощадный. Но на личности переходить не допуска­лось.

Павел любил друзей нежно и преданно. Он не просто их любил, но и старался лепить по своему идеальному замыслу. И настойчиво требовал, чтобы замыслу этому следовали в жизни. И некоторые старались, примеря­лись. Да и сам Павел примерялся к своему созданию. Об одном нашем друге Слуцкий сказал: «Павел его де­лает таким, каким хотел быть сам».

Мне он отвел роль летописца. В начале войны сказал: «Тебе на войне делать нечего. Ты лучше напиши про нас».

Встреча нового, 1940, года была нервной, напряжен­ной, взвинченной. Мы собрались у Павла. Провожали на финскую Сергея Наровчатова и Михаила Молочко. Не думали, что Молочко видим последний раз.

Зима стояла холодная, снежная. Павел томился, был озабочен своими глубокими переживаниями. Расспра­шивать не полагалось. Часто приходил ко мне. Вяло о чем-то разговаривали.

Однажды спросил у него:

— Что важней — любовь или стихи?

Ответил, не задумываясь: «Любовь». Он всегда ценил свою принадлежность к жизни выше, чем принадлеж­ность к литературе. Может, оттого и не писал на войне.

В нем тогда вызревал замысел романа в стихах «Вла­димир Рогов». Но о нем не говорил. Замах был дерз­кий — на «Евгения Онегина» наших дней. Никто из нас тогда, да и позже, на это не решался.

Павел ждал, пока созреет стих, и, если не ошибаюсь, первые куски из романа прочитал осенью 1940 года. Место и обстоятельства этой первой читки хорошо помню. При Союзе писателей тогда существовало объеди­нение молодых поэтов, руководимое Иосифом Уткиным. Была назначена встреча «сельвинцев» с «уткинцами». И надо сказать без хвастовства, что наши стихи оказа­лись намного интереснее. Это сам Уткин великодушно признал. После встречи мы в радостном настроении облазили весь Дом литераторов, залезли на антресоли деревянного зала и там, развалившись на мягком диван­чике, Павел уверенно произнес: