Давид Самойлов - Избранное

Однако это произошло году в 1957 (или на год рань­ше). Мы со Слуцким были приглашены на обед к Анто­нину Ладинскому, поэту, в ту пору вернувшемуся на родину из парижской эмиграции. Нас долго не звали к столу. Хозяин объяснил задержку: «Должен прийти Алеша Эйснер».

— Автор «Конницы»?

— Именно он.

Я так и ахнул. Антонин Петрович, видимо, специаль­но задумал эту эффектную встречу.

Вскоре пришел Эйснер. Впечатление от него в те годы очень хорошо описано в статье Л. Ю. Слезкина «Памяти А. В. Эйснера» (в книге «Проблемы испанской истории», М., 1987): «Он выглядел молодо, двигался стремитель­но. Густые темные волосы, немного тронутые сединой, Распадались (…когда он говорил), с его лица исчезали следы жизненных испытаний, которые угадывались в нескольких резких морщинах, чуть опущенных плечах, остром взгляде карих глаз. (…) Поражала феноменальная память, необыкновенная смелость суждений, истин­ный артистизм в передаче случившегося и зарисовке ха­рактеров, необъятный диапазон знакомств, в том числе с людьми, чьи имена известны всем».

В разговоре дошло до стихов, и я прочитал наизусть всю «Конницу». Случай был необычный. Вещь, напеча­танная в Праге почти тридцать лет тому назад, неожиданно прозвучала в Москве. Поистине, что написано пе­ром, того не вырубишь топором.

Алексей Владимирович довольно улыбался, а потом небрежно махнул рукой, сказал:

— Стишки, стишки. Я давно уже их не пишу.

Много было резких зигзагов в судьбе и взглядах Алексея Эйснера. Он всегда остро проживал время и менялся вместе с ним. В его раннем формировании труд­но было предугадать будущего интербригадовца, лю­бимца бойцов, адъютанта легендарного генерала.

Алексей Эйснер 1905 года рождения. Отец — киев­ский губернский архитектор, мать — из семьи чернигов­ского губернатора. Ранее детство не было безмятеж­ным. Родители расстались. Мать вторично вышла замуж за высокопоставленного петербургского чиновника и вскоре умерла. Отчим определил одиннадцатилетнего мальчика в Первый кадетский корпус в Петрограде. А через год пришла революция. Алеша с отчимом пе­реехали в Москву. В голодухе и неразберихе он стал Гаврошем толкучки. Потом — тяжелый путь на юг России. Эвакуация из Новороссийска вместе с остатками Добровольческой армии. Константинополь. Югославия. В Сараево он поступает в русский кадетский корпус. В двадцать лет оканчивает его. Он не хочет быть офицером Сербохорватского' королевства. Уезжает в Прагу.

Там он активно включается в литературную жизнь, печатается в русских периодических изданиях. Его пуб­ликации обращают на себя внимание М. Горького. «В «Воле России»,— пишет он одному из своих знако­мых,— очень хорошие стихи Алексея Эйснера, не знае­те, молодой?..» (Сорренто, 1927).

Молодой поэт все меньше чувствует себя своим в эми­грантской среде. Его тянет на родину. В поисках едино­мышленников он уезжает в Париж, сближается с «Сою­зом возвращения на родину». Одновременно вступает в члены Французской компартии. Цветаева пишет об Эйснере тех лет, что он ей «решительно нравится. Смесь ребячества и настоящего самобытного ума. Лично — скромен, что дороже дорогого» (из письма 1923 года).

Жаль, что приходится лишь называть главные вехи его пути, не имея возможности рассказать, как мужест­венно, самобытно и ярко раскрывался он на каждом этапе жизни.

1936 год. Начало Гражданской войны в Испании. «Через Испанию на Родину» — формулирует для себя Эйснер.

В январе 1940 года он, наконец, приезжает в Совет­ский Союз. В апреле его арестовывают. Сперва — Вор­кута, потом — вечная ссылка в Казахстан. Перед отправлением в ссылку он пишет свое последнее стихотво­рение (1948).

Он возвращается из ссылки через пятнадцать лет, пятидесятилетним человеком.

Ему предстоит еще три десятка лет жизни. Он напи­шет книги, статьи, очерки, обретет семью, породит сына, возникнут новые дружбы, возродятся старые.

Алексей Владимирович умер в 1984 году. Как драго­ценный подарок, храню я машинопись «Конницы» с дарственной надписью автора.

Алексей Эйснер всю жизнь искал формулу счастья. Он был человеком страстной веры, он искал и находил ее.

1987

Наша поэтическая компания называла себя поко­лением сорокового года. Мы осознали себя новым поэти­ческим поколением после финской войны. Нас было шестеро: М. Кульчицкий, П. Коган, Б. Слуцкий, С. На­ровчатов, М. Львовский и я. К поколению относили мы и близких: Н. Глазкова, Ю. Долгина, М. Луконина, М. Львова, Н. Майорова, Б. Смоленского, еще несколь­ких молодых поэтов.