Лина Казакова: Рукавица

не идет туда семерка —
только первый и четвертый
покачнется, звякнет, вздрогнет
мир — победа
рыба — торты

***

…потому что любят не за то, что умней,
а за то, что дверь,
Динга лает, дедушка подает мне мои костыли,
за то, что мы с ним сегодня двадцать шагов прошли,
и лето гремело ведрами и водой —
наша осенью во второй

и это именно из-за Инки, которая открывала тайком, когда проверяли зрение, второй глаз,
из-за Андрея Гвоздя, который в пионерском лагере меня спас,
из-за дня, когда наши мальчишки играли в футбол на снегу,
я без тебя не могу

***

Мы такие разные —
Ты говорила — всё-таки разные,
Дома такие были разные,
Дым — и так, и так.

И в щелочку рассвета красного,
И в кислоте раствора красной,
Бумажкой лакмусовой красной
Болтался признак-знак.

Друг друга длили, как-то помнили,
Делами, днями все же помнили,
Ходили, приходили, помнили…
Позвали всех?

А белочка кружилась по лесу,
И белый мел кружился по доске,
И слабый день бежал от осени
По веткам вверх.

***

Усложнение жизни — примета взросления и лжи,
Потихоньку — как ни готовься, а каждый готов.
И уже не помогает все достать и снова сложить —
Типографский брак, несовмещение цветов.

И уже не утешает ни берег дикой реки,
Ни Захара Павловича поезд, ни красный конь.
И такие в этом болоте дивные островки,
Что засасывает сразу же, только тронь.

Но лает соседская собака, скрипит кровать,
И ноябрь, нащупывая очки в темноте,
Изобретает язык, чтобы как-то тебя назвать,
Придумывает еще один день, где есть место тебе.

***

Будут и у тебя, сынок,
Тайные лестницы,
Двери с замками,
Чердак в пыльных столбиках света.
Будешь кормить
Тощих котят,
Пищащих под решетками подвальных вентиляционных лоджий.
Будут крыши, мутное окошко в подъезде,
Пустая улица после бессонной ночи,
Плащ с поднятым воротником, чай из термоса, электрички —
И ты удивишься странным людям.
Будет «колдун» — одинокий старик, живущий в заброшенном доме,
Разноцветная плитка, которую можно найти на стройке,
Тошнотворное счастье быть с кем-то рядом,
Осенняя глухота парка,
Желтые лютики в морщинистом апрельском лесу.
И ты поймешь,
Может быть, не так поздно, как я, как другие люди,
Может быть, раньше, как Пастернак, как Рильке,
Что вы с жизнью слишком маленькие, чтобы спорить,
Что враги ваши всесильны и огромны.

***

В башне,
На двенадцатом этаже,
Они остались после всего уже.
Где искать тебя после стольких лет?
Метро Пролетарская, Партизанский проспект.
В эту панельную дыру в облаках,
В тихий свой приют,
Они взяли только то, что и так дают.
Говорить, пить чай и смотреть в окно
Приходили к ним те, кому все равно.
И еще двадцать лет
Над трубами, над стеной
Становилось черное небо солнцем,
А пустое — луной.
И двадцать лет, привычный покой даря,
То к земле, то к небу птицы и тополя.

А там внизу, в желто-красной реке огней,
По-прежнему не хватало минут и дней,
Там ручьи, собаки и сумасшедшие
Берегли их жизни,
Законченные, прошедшие.