И разверзались бездны в глубине.
И стоны океана были полны
Тоски, как перед смертью на войне.
Всю ночь стихия мрачно бушевала
И, силы все вложив в свои валы,
К утру одной волной она играла —
Разбитой жалкой лодкой у скалы.
* * *
Неужели без тебя будут сны мои легки?
Неужели без тебя вновь появятся стихи?
Расцветет в саду сирень,
И родится новый день,
Запоют вновь соловьи,
Задыхаясь от любви?
Неужели без тебя жить смогу как прежде я?
Потерять тебя боюсь
И над страхами смеюсь.
И боюсь, боюсь опять
Свое счастье потерять.
* * *
И здесь, и там – кругом я вижу море…
О борт отчаянная бьет волна.
Болтающейся точкой на просторе
Лишь лодка одинокая видна.
Она мне, как маяк, в бескрайнем море,
Как светлячок в кромешной черной мгле,
Знакомый звук – в многоголосом хоре,
Подснежник – на проснувшейся земле.
И я уже не малая песчинка:
Ведь в этой предрассветной пелене
Горит и светится заветная лучинка
И, может быть, тоскует обо мне.
Памяти капитан-лейтенанта подлодки «Курск» Дмитрия Колесникова
Любимая, не забывай меня
Во тьме полночной и при свете дня.
Ладонью я прикрыл письмо к тебе,
Доверив и любовь, и боль судьбе.
Любимая, в последний смертный час
Я думаю о жизни и о нас.
Огнем объятая, душа моя,
Уже летит в небесные края.
Не плачь, с любовью вспоминай меня,
Судьбу благодаря, а не кляня.
Хочу из глубины, с небесной высоты
Смотреть, как жизни радуешься ты.
Сгораю от невысказанных слов,
От нежности, не выраженной взглядом,
От неувиденных, но выстраданных снов,
Какие кто-то видел со мной рядом.
Страдаю от невыплаканных слез,
От непроявленного вовремя участья.
И грустно оттого, что сок берез
Отец уж не дает мне пить на счастье.
Я плачу от загубленных лугов,
Что память детства сохранила ярко,
От аромата сенного стогов
И от закатов, полыхавших жарко.
Сгораю от грехов и от стыда,
Обиды не храня, не помня злое…
Не поминайте меня лихом никогда.
За всех я помолюсь пред аналоем.
I
Дежурный врач новозеланской городской больницы Андрей Босовицкий (в гневе):
– Где ты шлялась?! Где тебя носило?!
Дежурная медсестра Катюша Василискина (в ужасе):
– Андрюш, ей богу! На минутку… В сортир бегала… Вон еще крутится магнитофон…
Андрей (свирепея):
– Какой магнитофон?
Катюша:
– Ну… Попросил записаться на пленку… говорил – исповедь… Целая кассета на малой скорости… Вообще-то бред. Можешь послушать…
Разговор возник в два двадцать ночи в одноместной, с претензией на роскошь, больничной палате (помимо тумбочки в помещении красовались микрохолодильник «Морозко» и навеки умолкший телевизор «Березка») города Нового Зеланска поздней осенью 1990 года. На койке перед разгневанным врачом и испуганной медсестричкой покоилось сухое и крайне морщинистое, как ядро грецкого ореха, небольшое тельце старца, с рожками на лысой голове. Катюша не узнавала в нем своего собеседника: несколько минут назад на кровати лежал вполне еще бодрый, хоть и доходяга, старичок. Конечно, лежачий, но руками и ногами брыкался…
Андрей (смягчаясь):
– Чертовщина… Заглянул к тебе, думаю, как ты тут, – а он не дышит. Пульса нет. И на моих глазах – прямо жуть – меняется… на глазах! Кожа вся сморщилась, объем резко уменьшился. Смотри, у него и рога… Как ты думаешь, что это? Может, сообщить куда надо, позвонить главврачу, что ли…
Андрей нервно закурил, походил по палате, посмотрел на магнитофон, надавил клавишу…
Катюша, одеревеневшая, столбом стояла подле тумбочки и табуретки.
II
«…Я, сестрица, никакой не сумасшедший, не подумай ничего такого. Просто исповедь моя выглядит фантазией… Слушай. Родился я в 1530 году от Рождества Христова в мыльне тятеньки моего, царского стольника Федора Отбабахина, под вечер, когда меняли маслице в лампадках. Вот, смеешься… А ты не смейся. Не смешно… Ты слушай – и запоминай. Хотя, впрочем, магнитофон пишет. В лампадках, значит. Я глотнул настоянного на мяте горячего духа и заверещал. Ночью прискакал тятенька мой, долго разглядывал меня, пил квас из ковшика, шевелил пальцами возле носа моего, сюсюкал ласково:
– Динь-дон, динь-дон, загорелся Кошкин дом…
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу