Владимир Набоков - Бледное пламя. 1-й вариант

Строка 922: Наш Крем

Небольшая неточность. В известном рекламном мультфильме, о котором идет здесь речь, усы подпирает пузырящаяся пена, ничем на крем не похожая.

За этой строкой мы находим в черновике вместо строк 923–930 следующий, слегка затертый вариант:

Перечеркнув написанное, поэт опробовал иную тему, но отставил также и нижеследующие строки:

Строка 929: Фрейд

Мысленным взором я снова вижу поэта, буквально упавшего на газон, бьющего по траве кулаком, дергаясь и подвывая от хохота, — и себя, доктора Кинбота, — по бороде моей катятся слезы, но я все же пытаюсь внятно зачитывать разные лакомые кусочки из книги, которую я стянул в аудитории: это ученый труд по психоанализу, используемый в американских университетах, повторяю, используемый в американских университетах. Увы, в моей записной книжке сохранились лишь две цитаты:

«Заметив, что учащийся ковыряет в носу вопреки любым приказам противуположного толка или просовывает палец в пуговичную петлю… осведомленный в анализе педагог понимает, что аппетиты, которые проявляет в своих фантазиях этот сластолюбивый молодой человек, не знают границ.»

(Цитируется проф. Ц. по книге д-ра Оскара Пфистера «Психоаналитический метод», 1917, Нью-Йорк, с.79)

«Шапка из красного бархата в немецком варианте „сказки о Красной Шапочке“ символизирует менструацию.»

(Цитируется проф. Ц. по книге Эрика Фромма «Забытый язык», 1951, Нью-Йорк, с.240)

Неужели эти шуты и впрямь верят во все, чему они учат?

Строка 932: грузовики

Я, должен признаться, не помню, чтобы мне часто случалось слышать «грузовики», проезжающие мимо наших домов. Шумные легковые машины — да, но не грузовики.

Строка 937: старинной Земблы

Сегодня я — комментатор очень усталый и грустный.

На левом краю этой карточки (семьдесят шестой) поэт перед самой смертью записал строку из Второй эпистолы «Опыта о человеке», которую он, вероятно, намеревался процитировать в сноске:

В Гренландии иль в Зембле — Бог весть где

Так это все, что смог сказать о Зембле — о моей Зембле! — вероломный старик Шейд? Сбривая щетину? Странно, странно…

Строки 939–940: Жизнь человека и т. д.

Коли я верно понял смысл этого брошенного вскользь замечания, наш поэт полагает, что жизнь человека есть лишь череда сносок к громоздкому, темному, неоконченному шедевру.

Строка 949: И всякий миг

Итак, в некоторый миг утра 21 июля — последнего дня его жизни — Джон Шейд начал последнюю свою стопку карточек (семьдесят седьмая — восьмидесятая). Две мертвых зоны времени уже слились, образовав поясное время одной человечьей судьбы, и не исключено, что поэт в Нью-Вае и бандит в Нью-Йорке пробудились тем утром от одного и того же глухого щелчка, с которым начал последний отсчет секундомер их общего Хронометриста.

Строка 949: и всякий миг

И всякий миг он близился.

Грозная гроза встретила Градуса в Нью-Йорке в ночь его прибытия из Парижа (понедельник 20 июля). Тропический ливень затопил тротуары и рельсы подземки. В реках улиц играли калейдоскопические отражения. Сроду не видывал Виноградус такого обилия молний, тоже и Жак д'Аргус — да и Джек Грей, уж коли на то пошло (не забывайте про Джека Грея!). Обосновался он в третьеразрядной гостинице на Бродвее, спал крепко, лежал кверху брюхом прямо на одеяле в полосатой пижамной паре, — у земблян такая зовется rusker sirsusker (русский костюм в полоску), — и не стянув по обыкновению носков: с 11 июля, со дня помывки в финской бане в Швейцарии, не доводилось ему повидать своих босых ступней.

Настало июля 21-е. В восемь утра Нью-Йорк поднял Градуса стуком и ревом. Как обычно, мутная его дневная жизнь началась продуванием носа. Потом он извлек из ночной картонной коробочки и установил в пасть, в маску Комуса, набор крупных зверского вида зубов: единственный, в сущности говоря, изъян его во всех остальных отношениях безобидной наружности. Проделав это, он выкопал из портфеля пару бисквитиков, припрятанных про запас, и еще более давний, но по-прежнему довольно съедобный бутерброд из поддельной ветчины — обмяклый, смутно напоминающий о ночном субботнем поезде Ницца-Париж, — тут было не в бережливости дело (Тени снабдили его порядочной суммой), но в животной приверженности привычкам бедственной молодости. Позавтракав в постели всеми этими деликатесами, он начал готовиться к главному дню своей жизни. Он уже брился вчера, с этим, стало быть, кончено. Испытанную пижаму он уложил не в чемодан, а в портфель, оделся, отцепил снутри пиджака камейно-розовый гребешок с разной дрянью, навязшей в зубах, продрал им щетинистые волоса, старательно приладил мягкую шляпу, вымыл обе руки приятным, современным жидким мылом в приятной, современной, ничем почти не пахнущей уборной на другой стороне коридора, помочился, ополоснул руку и, чувствуя, какой он чистый и опрятный, отправился прогуляться.