Михаил Щербаков - Стихи

Скачет по пятам луна-ищейка, эхом отдается мрак тугой. Мой ли это голос? Нет, он чей-то. Я ли это еду? Нет, другой.

1992

ДОРОГА

Далеко до срока, до края далеко, Налево - дорога, направо - дорога. Чего ж ты хлопочешь, страдаешь, рыдаешь? Иди куда хочешь и делай как знаешь.

Налево - посевы, направо - дубрава. Иди себе влево, ступай себе вправо. Смотри, куда люди, и двигай туда же. Всевышний рассудит. А я пойду дальше.

А я пойду прямо, ни влево, ни вправо. Налево - все яма, направо - канава. Кати в свою яму, лети к своей Даше Крути свою драму, а я пойду дальше.

А дальше все ветры, обвалы,откосы, И снова ответы, и снова вопросы,О боли и страсти, о тьме и о свете, О горе и счастье, о жизни и смерти.

А слева и справа, в канаве и яме И деньги, и слава, и счастье горстями. Полы пахнут краской, а потолки мелом, И песня, и сказка, и женщина в белом.

Тебе меня жалко. Так мне еще жальше. Но, шатко и валко, а я пойду дальше. И зависть не гложет, и нет во мне злости, Я даже, быть может, зайду к тебе в гости.

Зайду не за делом, и мы поскучаем, И женщина в белом одарит нас чаем. Мы трубки раскурим, отведаем снеди, И всласть потолкуем о жизни и смерти.

А утром, чуть выйдешь, чуть выглянешь даже, В тумане увидишь, как я иду дальше, Походкою твердой шагаю по хляби, И весь такой гордый, и весь такой в шляпе.

А дальше все ветры, обвалы,откосы, Все глуше ответы, все выше вопросы, Все тьмою обьято... Но, Господи Боже, Ведь если не я - то кто же, то кто же?..

1985

ДРУГОЕ ОБРАЩЕНИЕ К ГЕРОЮ

Проживи, как я, хоть двести лет, хоть триста, хоть на месте сидя, хоть чертя кривые, ты в таблицы восковые

не уверуешь, как я. Мудрено читать на воске, да и мир - скорей подмостки, чем, увы, библиотека, и плевать, какого века

есть метафора сия.

Ты невзлюбишь этот темный балаган с его скоромной болтовней, с битьем предметов кухни, с блеяньем кларнетов

и жужжанием гитар, с невменяемым партером и любовником-премьером, что, на горе всем актрисам, хоть и выглядит нарциссом,

все же пахнет, как кентавр.

Ты дерзнешь, как от заразы, прочь бежать, презрев наказы, коих альфа и омега в отрицании побега,

дескать, тоже болтовня. И раскаешься тем паче в должный срок - но как иначе, я ведь брал счета к оплате, а тебе с какой же стати

быть удачливей меня?

Новым Глостером, впустую принимая за крутую гору плоское пространство, станешь ты менять гражданство

с быстротой сверхзвуковой, примеряя, как для бала, антураж какой попало, и драгунский, и шаманский, и бургундский, и шампанский,

и церковно-цирковой.

Так и вижу, как в Гранаде или в Бирме на канате ты танцуешь, горд и страшен, меж бумажных крыш и башен

пред бумажным божеством. И, понятный божеству лишь, весь горишь и торжествуешь, но в Крыму ли, на Суматре все опять-таки в театре,

и опять-таки в плохом.

Лишний раз над башней ближней помахав рукою лишний час, и лишний раз дотошно убедившись только в том, что

твердь воистину тверда, ты опустишь руки, словно раб цепной, который бревна ворошит и камни движет, и отчаянье пронижет

плоть и кровь твою тогда.

И совсем уже бесстрастно, ни контраста, ни пространства не боясь, уже у края, прямо в публику ныряя,

прямо в черные ряды, ощутишь спиной негибкой, что глядит тебе с улыбкой кто-то вслед - и будет ето Люцифер, носитель света,

ангел утренней звезды.

"Без моей команды, - скажет он, - вокруг тебя не ляжет мгла, и медленной волною не сойдется над тобою

ослепительная тишь. Так что где-нибудь в Лаосе потанцуй еще на тросе, или где-нибудь в Майами помаши еще руками

может, все-таки взлетишь..."

1993

* * *

Еще младенцем, однажды где-то без спросу взял я с гербом и грифом бумагу; и в правом верхнем углу цветное свое, конечно, изображенье наклеил;

а посредине - единым махом, славянской вязью, китайской тушью вписал подряд, как есть, не тая:

свой рост и возраст, и вес и адрес, и род занятий, и беспартийность, конечно; к тому прибавил, со строчки красной, подробный список родных и близких, а как же;

потом немного еще подумал и отпечаток большого пальца оттиснул в левом нижнем углу;

а в нижнем правом - поставил подпись, таким уж, видно, смышленым был я ребенком; и темной ночью, в степи безлюдной, дрожа от страха, большую яму я вырыл;

и в этой яме свою бумагу, свернув два раза, на дне глубоком сокрыл, зарыл и место забыл;

с тех пор вольготно живу на свете, сижу на крыше, в дуду играю по нотам; ничем не связан, конечно, кроме твоих, брюнетка, очей зеленых, джунгарских;