Шарль Бодлер - Цветы зла

Иль акробаткой быть и, обнажась при всех,
Из слез невидимых вымучивая смех,
Служить забавою журнальным воротилам. [10]

На сумрачных стенах обителей святых,
Бывало, Истина в картинах представала
Очам отшельников, и лед сердец людских,
Убитых подвигом, искусство умеряло.

Цвели тогда, цвели Христовы семена!
Немало иноков, прославленных молвою,
Смиренно возложив свой крест на рамена,
Умели славить Смерть с великой простотою.

Мой дух – могильный склеп, где, пОслушник дурной,
Я должен вечно жить, не видя ни одной
Картины на стенах обители постылой…

– О, нерадивый раб! Когда сберусь я с силой
Из зрелища моих несчастий и скорбей
Труд сделать рук моих, любовь моих очей? [11]

Моя весна была зловещим ураганом,
Пронзенным кое-где сверкающим лучом;
В саду разрушенном не быть плодам румяным —
В нем льет осенний дождь и не смолкает гром.

Душа исполнена осенних созерцаний;
Лопатой, граблями я, не жалея сил,
Спешу собрать земли размоченные ткани,
Где воды жадные изрыли ряд могил.

О новые цветы, невиданные грезы,
В земле размоченной и рыхлой, как песок,
Вам не дано впитать животворящий сок!

Все внятней Времени смертельные угрозы:
О горе! впившись в грудь, вливая в сердце мрак
Высасывая кровь, растет и крепнет Враг. [12]

О если б в грудь мою проник,
Сизиф, твой дух в работе смелый,
Я б труд свершил рукой умелой!
Искусство – вечность, Время – миг.

К гробам покинутым, печальным,
Гробниц великих бросив стан,
Мой дух, гремя как барабан,
Несется с маршем погребальным.

Вдали от лота и лопат,
В холодном сумраке забвенья
Сокровищ чудных груды спят;

В глухом безлюдье льют растенья
Томительный, как сожаленья,
Как тайна, сладкий аромат. [13]

Моей обителью был царственный затвор.
Как грот базальтовый, толпился лес великий
Столпов, по чьим стволам живые сеял блики
Сверкающих морей победный кругозор.

В катящихся валах, всех слав вечерних лики
Ко мне влачил прибой и пел, как мощный хор;
Сливались радуги, слепившие мой взор,
С великолепием таинственной музыки.

Там годы долгие я в негах изнывал, —
Лазури солнц и волн на повседневном пире.
И сонм невольников нагих, омытых в мирре,

Вай легким веяньем чело мне овевал, —
И разгадать не мог той тайны, коей жало
Сжигало мысль мою и плоть уничтожало. [14]

Вчера клан ведунов с горящими зрачками
Стан тронул кочевой, взяв на спину детей
Иль простерев сосцы отвиснувших грудей
Их властной жадности. Мужья со стариками

Идут, увешаны блестящими клинками,
Вокруг обоза жен, в раздолии степей,
Купая в небе грусть провидящих очей,
Разочарованно бродящих с облаками.

Завидя табор их, из глубины щелей
Цикада знойная скрежещет веселей;
Кибела множит им избыток сочный злака,

Изводит ключ из скал, в песках растит оаз —
Перед скитальцами, чей невозбранно глаз
Читает таинства родной годины Мрака. [15]

Как зеркало своей заповедной тоски,
Свободный Человек, любить ты будешь Море,
Своей безбрежностью хмелеть в родном просторе,
Чьи бездны, как твой дух безудержный, – горьки;

Свой темный лик ловить под отсветом зыбей
Пустым объятием и сердца ропот гневный
С весельем узнавать в их злобе многозевной,
В неукротимости немолкнущих скорбей.

Вы оба замкнуты, и скрытны, и темны.
Кто тайное твое, о Человек, поведал?
Кто клады влажных недр исчислил и разведал,
О Море?.. Жадные ревнивцы глубины!

Что ж долгие века без устали, скупцы,
Вы в распре яростной так оба беспощадны,
Так алчно пагубны, так люто кровожадны,
О братья-вороги, о вечные борцы! [16]

Лишь только дон Жуан, сойдя к реке загробной
И свой обол швырнув, перешагнул в челнок, —
Спесив, как Антисфен, на весла нищий злобный
Всей силой мстительных, могучих рук налег.

За лодкой женщины в волнах темно-зеленых,
Влача обвислые нагие телеса,
Протяжным ревом жертв, закланью обреченных,
Будили черные, как уголь, небеса.