Гай Катулл - Книга стихотворений

На досуге вчера, Лициний, долго
На табличках моих мы забавлялись,
Как утонченным людям подобает,
Оба в несколько строк стихи писали,
Изощрялись то в том, то в этом метре,
На вино и на шутки отвечая.
Я вернулся домой, твоим, Лициний,
Остроумьем зажжен и тонкой речью,
Так, что, бедный, к еде не прикасался,
Даже глаз не сомкнул мне сон спокойно:
Весь я словно горел, всю ночь в постели
Провертелся, скорей бы дня дождаться,
Чтоб с тобой говорить, чтоб быть нам вместе.
А потом, когда телом истомленным
На кровати лежал я полумертвый,
Это, милый, тебе сложил посланье;
Из него о моих узнаешь муках.
Так не будь гордецом и эту просьбу
Ты уважь, на нее не плюнь, мой милый,
Немесида тебя не покарала б, -
Берегись ей вредить: грозна богиня!

Тот с богами, кажется мне, стал равен,
Тот богов превыше, коль то возможно,
Кто сидит напротив тебя и часто
Видит и слышит,
Как смеешься сладко, - а я, несчастный,
Всех лишаюсь чувств оттого, что тотчас,
Лесбия, едва лишь тебя увижу, -
Голос теряю,
Мой язык немеет, по членам беглый
Заструился пламень, в ушах заглохших
Звон стоит и шум, и глаза двойною
Ночью затмились.
Праздность, мой Катулл, для тебя зловредна,
Праздности ты рад, от восторга бредишь;
Праздность в прошлом много царей и славных
Градов сгубила.

Ну что ж? Еще ли медлишь умирать, Катулл?
Зобатый Ноний восседает в курии;
Ватиний без стыда клянется консульством;
Ну что ж? Еще ли медлишь умирать, Катулл?

И смеялся же я на днях в собранье:
Там мой Кальв с удивительным искусством
Все ватиниевы грехи представил,
И в восторге, всплеснув руками, кто-то
Вдруг вскричал: - "Ну и шиш, каков оратор!"

Голова у Отона с черепочек;
Ляжки моет Герей, но по-мужицки;
Воздух портит Либон при всех неслышно, -
Ты и сам бы от них отворотился,
И Суффиций, в котле вареный дважды,
Будешь вновь на мои сердиться ямбы
Недостойные, первый полководец?
58b
Умоляю: коль тебе не трудно,
Мне откройся, в какой ты тьме таишься.
Я искал тебя на Малом Поле,
В Цирке был, во всех был книжных лавках,
Заходил к Юпитеру в храм священный,
И Помпеево гульбище обегал,
Там ко всем подходил девицам всяким,
Тем, конечно, кто был лицом получше,
Стал кричать, приставать к ним: "Эй, отдайте
Мне Камерия, скверные девчонки!"
А одна приоткрыла грудь, сказала:
"Тут он, в розовых спрятался сосочках".
Да, искать тебя - подвиг Геркулеса!
58b Если б стал я похож на стража Крита,
Как Пегас носился бы, стал Ладом,
Или же Персеем крылоногим,
Иль конем белоснежным биги Реса,
Всех прибавь летучих, оперенных,
Ветры все призови с их быстрым летом,
И свяжи и отдай их мне, Камерий, -
Все ж до мозга костей я был бы выжат,
Телом всем и всем нутром измаян, -
Так тебя я разыскивал, мой милый!

Ну чего ж ты молчишь так горделиво?
Лучше впредь сообщай, где пропадаешь.
Выходи же смелей, не бойся света!
Иль застрял у красоток белотелых?
Если будешь молчать, зажавши губы,
Лучший ты из даров любви упустишь, -
Радует Венеру говорливость.
Впрочем, губ не разжимай, коль хочешь,
Лишь бы вашей любви я был участник.

Презабавная вещь, занятный случай!
Он вполне твоего достоин слуха,
Так посмейся, Катон, вослед Катуллу:
В самом деле, такой забавный случай!
Я мальчишку накрыл: молотит, вижу,
Девку. Я - да простит Диона! - тут же
Твердой палкой своей закончил дело.

Славно два подлеца развратных спелись, -
Хлыщ Мамурра и любострастник Цезарь!
Что ж дивиться? Обоих тоги в пятнах -
Тот в столичной грязи, а тот в формийской.
Пятна накрепко въелись, их не смоешь.
Хворь одна у двоих: они - двояшки.
Спят в постельке одной. Учены оба!
В каждом поровну тать и соблазнитель.
На девчонок идут единым строем.
Славно два подлеца развратных спелись!

Целий, Лесбия наша, Лесбия эта,
Эта Лесбия, что была Катуллом
Больше близких, сильней себя любима,
Нынче по тупикам и перекресткам
Знаменитых лущит потомков Рема!

Бононка Руфа своему сынку Руфу
И мать и зараз; Менений ей мужем,
Она ж сынку ворует снедь с костров смертных:
Едва лишь с дров исчез какой-нибудь хлебец,
Сжигальщик меченый ее при всех лупит.