Николай Рубцов - Стихотворения

С этим нельзя долго жить, но и без этого нельзя…» [43]

Можно добавить, что стук ветра в этих стихах – как стук судьбы.

Говоря о стихии света и ветра, я стремился охарактеризовать природу поэзии Николая Рубцова в целом. Мир поэта, конечно, отнюдь не сводится полностью к этим стихиям, но все же в них с особенной силой и ясностью раскрывается его целостная суть.

Глубокая значительность, подлинность и властное обаяние творчества Рубцова объясняется не просто «искренностью», «душевностью», «нравственной чистотой» и другими общечеловеческими, «житейскими» качествами (а именно так, к сожалению, решается вопрос во многих статьях о поэте). Поэзия – это искусство, а не «бесхитростная» исповедь. Можно быть превосходнейшим человеком и писать из рук вон плохие и оставляющие всех равнодушными стихи.

Николай Рубцов был поэтом, художником по самой своей крови. Уместно упомянуть здесь об одном выразительном случае. В городской библиотеке Тотьмы (где Николай Рубцов не раз бывал в последние годы жизни) мне рассказывали, как поэт, читая стихи, вдруг оборвал их на полуслове и потребовал остановить громко стучавший маятник стенных часов. «Вы не стихи слушаете, вы его слушаете!» – с раздражением воскликнул он, указывая на маятник, и стал снова читать лишь после того, как часы остановили…

Люди, которые рассказывали мне об этом эпизоде, поняли его, увы, как проявление капризности и даже самодурства поэта. Между тем это было, конечно, естественным и по-своему прекрасным проявлением натуры истинного художника.

Представим себе этот дом в Тотьме, на берегу величавой Сухоны, дом, за стенами, за окнами которого – таящие и покой, и тревогу просторы родной земли. Поэт как бы вслушивается и в музыку этих просторов, и в свои строки, созданные для того, чтобы воплотить эту музыку и передать ее людям. Но что такое? В это совершающееся здесь и сейчас действо, в это таинство вторгся посторонний, механический и монотонный звук… [44]Вполне возможно, что он не помешал бы поэту так сильно в иной обстановке, где-нибудь в большом и чужом городе. Но здесь, в Тотьме, он оказался невыносимым.

В этом выразилось предельно внимательное и остроревнивое отношение поэта к ритмическому движению своего стиха. Однако дело, конечно, не в «форме» как таковой. Внешний ритм воплощает ритм самого содержания, в частности, ритм того льющегося свечения , которое, как я стремился показать, образует одну из основ рубцовской поэзии. Не будем забывать, что художественная форма – это не «оболочка», а неотъемлемая плоть смысла.

Поэзия Николая Рубцова, как и любая истинная поэзия, несет в себе богатый и сложный смысл (который можно действительно понять и оценить только лишь на пути изучения единства содержания и формы, – что я и пытался делать). Чрезвычайно существенна для поэзии Рубцова, например, стихия предвечернести (непосредственно связанная не только со смыслом, но и его воплощением), о которой говорит в уже упоминавшейся работе Валерий Дементьев. Очень большое значение имеет в его творчестве поэтическое решение темы смерти, о чем хорошо сказал Виктор Коротаев [45]. Большое место занимает в стихах Николая Рубцова традиционный для русской поэзии образ дороги, пути, странствия и т. д.

Я стремился показать, что истинное существо поэзии Николая Рубцова – в воплощении слияния человека и мира, слияния, которое осуществляется прежде всего в проникающих творчество поэта стихиях света и ветра, образующих своего рода внутреннюю музыку. Истоки этой музыки – в тысячелетнем народном мироощущении и в то же время в неповторимом личностном мироощущении поэта (я хочу сказать, что поэт другого душевного склада опирался бы на иные стороны духовного творчества народа). Никто не мог бы увидеть светящийся снег и услышать гудящий на ветру бор так, как Николай Рубцов:

Образы света и ветра в поэзии Рубцова ни в коей мере не повторяют соответствующие образы народной мифологии. Так, например, «светящийся снег» – это совершенно самостоятельный образ современного поэта. Но в то же время стихии света и ветра, воплощающие в поэзии Рубцова богатый смысл – смысл эстетический, нравственный, образно-художественный, – никак не отгорожены от народного мироощущения, они подлинно народны, не переставая быть глубоко личными.