Николай Рубцов - Стихотворения

И т. д.

Первая строка стихотворения всегда очень важна; это своего рода камертон, задающий всю мелодию. Но мало того, в лирической миниатюре (а большинство стихотворений Николая Рубцова состоит всего из 12 – 24 строк) первая строка по своей весомости сравнима с прологом или начальной главой романа.

Очевидная обособленность первой строки сама по себе определяет значительную последующую паузу , которая накладывает печать на восприятие стихотворения в целом. С другой стороны, выделенность побуждает углубленно пережить строку – в том числе и ее звучание.

Приведенные мной зачины стихотворений замечательны своей естественностью, они словно выдохнуты, без усилия выхвачены из творческого сознания поэта. Но обратим специальное внимание на их звуковое строение, и нам станут очевидны повторы гласных и согласных звуков, создающих гармонию или даже особенную настроенность: Взбег у на холм и у пад у в трав у ; Вот он и кончился, п о кой; Я у ед у из этой дере вни; Мы с ра зу ст а ли т и ш е и вз рос лей; И де т стари к в п рост ой одежде ; Как далеко доро ги п ролег ли; Не было собак – и вдруг залаял и; Я забыл, как лошадь за пр я г аю т и т. п. [35].

Эти повторы не могут быть случайными (хотя едва ли они созданы вполне сознательно, обдуманно; речь должна идти о творческой целеустремленности поэта); такие нагнетания однородных звуков и целых звукосочетаний на протяжении строки, состоящей всего лишь из пятнадцати-тридцати звуков, – очень маловероятны в «обычной» речи.

Но дело, разумеется, отнюдь не в самих этих звуковых повторах: их может «организовать» любой версификатор. Дело в том, что повторы существуют в строках, обладающих предельной естественностью и вольностью. И, строго говоря, они, эти повторы, вообще не «слышны», они только упорядочивают, гармонизируют, настраивают движение поэтического голоса (который вполне воспринимается и тогда, когда мы читаем стихи «про себя»).

Итак, начальные строки стихотворений Николая Рубцова задают тон, определяют самой своей обособленностью значащие паузы и «углубленный звук» его поэзии. В них есть и то слияние естественности и искусности, которое составляет исходную основу подлинного стиха. Наконец, каждая из приведенных строк предстает как неповторимое движение, как собственно рубцовский поэтический жест , который внятен читателю, в той или иной мере вошедшему в мир поэзии Николая Рубцова.

Но как же создаются эти поэтические «жесты»? Ведь почти все приведенные выше зачины представляют собой предельно простые «сообщения», выраженные в предельно простой форме: «Я уеду из этой деревни»; «Мне лошадь встретилась в кустах»; «Седьмые сутки дождь не умолкает»; «Высокий дуб. Глубокая вода»; «Не было собак – и вдруг залаяли» и т. д.

Все дело, по-видимому, в том, что обособленность этих строк, связанная с «углубленным звуком» (тут надо вспомнить также, конечно, и об уже отмеченном слиянии естественности и искусности, и о многозначительной паузе – как бы осмысленном молчании после строки, – и, в конце концов, о ритме, о стиховой интонации вообще), пробуждает в них, в этих строках, некое внутреннее свечение.