Генрих Гейне - Стихотворения. Поэмы. Проза

Но все ближе тень подходит:
То не тень, а рыцарь в черном.
И, Рамиро в нем узнавши,
Клара кланяется робко.

А меж тем в разгаре танцы,
В диком вихре мчатся пары,
Пол от пляски безудержной
Глухо стонет, сотрясаясь.

«Я охотно, дон Рамиро,
Танцевать с тобою стану,
Но в плаще темнее ночи
Ты не должен был являться».

На любимую Рамиро
Смотрит пристально и странно,
Охватив ее, он шепчет:
«Ты звала меня на свадьбу!»

И они вдвоем несутся
В бурной путанице танца,
И трубят победно трубы,
В такт вторгаются литавры!

«Ты лицом бледнее снега!» —
С дрожью тайной шепчет Клара.
«Ты звала меня на свадьбу!» —
Глухо рыцарь отвечает.

И поток людской теснее,
И огни мигают ярче,
И трубят победно трубы,
В такт вторгаются литавры!

«Словно лед твои ладони!» —
Шепчет Клара, содрогаясь.
«Ты звала меня на свадьбу!»
И поток несет их дальше.

«Ах, оставь меня, Рамиро!
Смертный яд — твое дыханье!»
И в ответ ей так же мрачно:
«Ты звала меня на свадьбу!»

Пол дымится раскаленный,
И неистовствуют скрипки,
И во власти чар волшебных
Исступлённо все кружится.

«Ах, оставь меня, Рамиро!» —
Снова слышен стон невнятный.
И опять в ответ Рамиро:
«Ты звала меня на свадьбу!»

«Так уйди ж, во имя бога!» —
Произносит Клара с силой.
И едва сказала это,
Как исчезнул дон Рамиро.

А она, глаза сомкнувши,
Ощутила смертный холод
И, беспамятством объята,
Погрузилась в царство ночи.

Но уже туман редеет,
И раскрыла Клара вежды, —
И закрыть их снова хочет,
Пораженная виденьем.

С той поры, как бал открылся,
С нареченным сидя рядом,
Не вставала с места Клара;
И тревожится Фернандо:

«Отчего ты побледнела?
Отчего глядишь так мрачно?»
«А Рамиро?» — шепчет Клара,
Тайным скованная страхом.

И с ответом рыцарь медлит,
На чело легли морщины:
«Не буди кровавой вести, —
В полдень умер дон Рамиро».

Полночный час уж наступал;
Весь Вавилон во мраке спал.

Дворец один сиял в огнях.
И шум не молк в его стенах.

Чертог царя горел как жар:
В нем пировал царь Валтасар, —

И чаши обходили круг
Сиявших златом царских слуг.

Шел говор: смел в хмелю холоп,
Разглаживался царский лоб, —

И сам он жадно пил вино.
Огнем вливалось в кровь оно.

Хвастливый дух в нем рос. Он пил
И дерзко божество хулил.

И чем наглей была хула,
Тем громче рабская хвала.

Сверкнувши взором, царь зовет
Раба и в храм Иеговы шлет,

И раб несет к ногам царя
Златую утварь с алтаря.

И царь схватил святой сосуд.
«Вина!» Вино до края льют.

Его до дна он осушил
И с пеной у рта возгласил:

«Во прах, Иегова, твой алтарь!
Я в Вавилоне бог и царь!»

Лишь с уст сорвался дерзкий клик,
Вдруг трепет в грудь царя проник.

Кругом угас немолчный смех,
И страх и холод обнял всех.

В глуби чертога на стене
Рука явилась — вся в огне…

И пишет, пишет. Под перстом
Слова текут живым огнем.

Взор у царя и туп и дик,
Дрожат колени, бледен лик.

И нем, недвижим пышный круг
Блестящих златом царских слуг.

Призвали магов; но не мог
Никто прочесть горящих строк.

В ту ночь, как теплилась заря,
Рабы зарезали царя.

Не поход, не подвиг бранный,
Не поминки и не пир,
Предстоит нам нынче странный,
Фантастический турнир.

Горячей коня любого
Наша дикая мечта.
Меч — отточенное слово.
Стих надежнее щита.

И сегодня нам с балкона
Очень много знатных дам
Улыбнется благосклонно,
Только нет желанной там.

Невредимым на арене
Появляется боец.
В сердце ранен от рожденья,
Умирать идет певец.