Марина Цветаева - Попытка ревности

– Знакомец! Твоя дорогая прихоть,

А мой дорогой отказ.

Москва, 18 марта 1922

Марина Ивановна с Муром. Начало 30-х гг..

Есть час на те слова.

Из слуховых глушизн

Высокие права

Выстукивает жизнь.

Быть может – от плеча,

Протиснутого лбом.

Быть может – от луча,

Невидимого днем.

В напрасную струну

Прах – взмах на простыню,

Дань страху своему

И праху своему.

Жарких самоуправств

Час – и тишайших просьб.

Час безземельных братств.

Час мировых сиротств.

11 июня 1922

Это пеплы сокровищ:

Утрат, обид.

Это пеплы, пред коими

В прах – гранит.

Голубь голый и светлый,

Не живущий четой.

Соломоновы пеплы

Над великой тщетой.

Беззакатного времени

Грозный мел.

Значит, Бог в мои двери —

Раз дом сгорел!

Не удушенный в хламе,

Снам и дням господин,

Как отвесное пламя

Дух – из ранних седин!

И не вы меня предали,

Годы, в тыл!

Эта седость – победа

Бессмертных сил.

27 сентября 1922

Спаси Господи, дым!

– Дым-то, Бог с ним! А главное —

сырость!

С тем же страхом, с каким

Переезжают с квартиры:

С той же лампою вплоть, —

Лампой нищенств, студенчеств, окраин.

Хоть бы деревце, хоть

Для детей! – И каков-то хозяин?

И не слишком ли строг

Тот, в монистах, в монетах, в туманах,

Непреклонный как рок

Перед судорогой карманов.

И каков-то сосед?

Хорошо б холостой, да потише!

Тоже сладости нет

В том-то в старом – да нами надышан

Дом, пропитан насквозь!

Нашей затхлости запах! Как с ватой

В ухе – спелось, сжилось!

Не чужими: своими захватан!

Стар-то стар, сгнил-то сгнил,

А все мил… А уж тут: номера ведь!

Как рождаются в мир,

Я не знаю: но так умирают.

30 сентября 1922

И засим, упредив заране,

Что меж мной и тобою – мили!

Что себя причисляю к рвани,

Что честно мое место в мире:

Под колесами всех излишеств:

Стол уродов, калек, горбатых…

И засим, с колокольной крыши

Объявляю: люблю богатых!

За их корень, гнилой и шаткий,

С колыбели растящий рану,

За растерянную повадку

Из кармана и вновь к карману.

За тишайшую просьбу уст их,

Исполняемую как окрик.

И за то, что их в рай не впустят,

И за то, что в глаза не смотрят.

За их тайны – всегда с нарочным!

За их страсти – всегда с рассыльным!

За навязанные им ночи,

(И целуют и пьют насильно!)

И за то, что в учетах, в скуках,

В позолотах, в зевотах, в ватах,

Вот меня, наглеца, не купят —

Подтверждаю: люблю богатых!

А еще, несмотря на бритость,

Сытость, питость (моргну – и трачу!)

За какую-то – вдруг – побитость,

За какой-то их взгляд собачий

Сомневающийся…

– не стержень

ли к нулям? Не шалят ли гири?

И за то, что меж всех отверженств

Нет – такого сиротства в мире!

Есть такая дурная басня:

Как верблюды в иглу пролезли.

…За их взгляд, изумленный на́-смерть,

Извиняющийся в болезни,

Как в банкротстве… «Ссудил бы… Рад бы —

Да»…

За тихое, с уст зажатых:

«По каратам считал, я – брат был»…

Присягаю: люблю богатых!

30 сентября 1922

Покамест день не встал

С его страстями стравленными,

Из сырости и шпал

Россию восстанавливаю.

Из сырости – и свай,

Из сырости – и серости,

Покамест день не встал

И не вмешался стрелочник.

Туман еще щадит,

Еще, в холсты запахнутый,

Спит ломовой гранит,

Полей не видно шахматных…

Из сырости – и стай…

Еще вестями талыми

Лжет вороная сталь —

Еще Москва за шпалами!

Так, под упорством глаз —

Владением бесплотнейшим

Какая разлилась

Россия – в три полотнища!

И – шире раскручу!

Невидимыми рельсами

По сырости пущу

Вагоны с погорельцами:

С пропавшими навек

Для Бога и людей!

(Знак: сорок человек

И восемь лошадей).

Так, посредине шпал,

Где даль шлагбаумом выросла,

Из сырости и шпал,

Из сырости – и сирости,

Покамест день не встал

С его страстями стравленными —

Во всю горизонталь

Россию восстанавливаю!