Вячеслав Лейкин: Действующие лица (сборник)

Грибы, словно люди, – вот общий итог.
От сходства порою становится зябко.
И пусть у грибов чуть поменьше ног,
Зато у людей не у каждого шляпка.

Уж вечер. В очаге трещат дрова.
Две копылухи преют в казане.
Колышется пожухлая трава.
Начальник спит и чешется во сне.

С Губы несёт какую-то чуму,
Которая окажется дождём,
Который нам, пожалуй, ни к чему,
А впрочем, перетерпим, переждём.

Корысть не в масть, и прыть не по годам,
И выспренние споры о стряпне,
И так нелеп за неименьем дам
Букет жарков на лиственничном пне.

И чем попало по сердцу скребя,
И не сказать, что всё осталось там,
И узнавать в желающих себя,
И уставать от неименья дам.

Художник развращает комаров,
Поэт рифмует клипер и мозоль,
Актёр поносит худший из миров:
Он перепутал манную и соль.

Суббота прислоняется к среде,
Планета стала плоской от жары.
Всё очень просто: крошки в бороде.
Материя первична. Комары.

Прекрасно засыпать под гул прибоя,
Смешать свое неровное дыханье
С дыханьем искалеченной земли
И знать, что утро будет голубое,
И будет день, и неба полыханье,
И старая шаланда на мели.

Причудливо раздетые студенты
Придут сюда искать цветные камни
И незнакомых девушек любить.
Подробности давнишней киноленты,
Полузабытых образов мельканье
И ничего, чего не может быть.

Кровь медленно стекает по аорте,
Упёрлись в небо розовые пятки…
Не требуем и не даем взаймы.
Мы заслужили отдых на курорте.
Дни наших лет беспомощны и кратки.
Мы всё сильнее не хотим зимы.

Довериться разумному прибою,
Вздыхая в унисон печальным думам
Не внять, о чём, и невдомёк, о ком.
А ночь Обскою явится Губою,
Уснувшим на косе рыбачьим чумом
И круглым неулыбчивым щенком.

Всё болото, болото, болото,
Восемнадцатый день болото.
Мы бредём, отсырели от пота,
Что ж поделать, такая работа.

Восемнадцатый день – ни корки,
Терпеливо несём эту кару:
Вот вчера доели опорки,
А сегодня сварили гитару.

Пожевав сосновых иголок,
Восемнадцатый вечер подряд
Распеваем: «Крепись, геолог!
Ты солнцу и ветру брат».

И, присев у костра на корточки,
Вместо завтрака, вместо ужина,
Я смотрю на твои фотокарточки,
Это всё, что сейчас мне нужно.

Ты теперь далеко-далёко,
И меня, конечно, забыла.
Поправляя небрежно локон,
Ты с другим беседуешь мило.

Ну а я лишь зубами скрипну,
У меня другая забота.
Всё равно я, наверно, погибну,
Что ж поделать, такая работа.

Всё болото, болото, болото,
Восемнадцатый день болото,
Начинается сыпь и рвота,
Повторяю: такая работа.

Тяжело по тайге пробираться,
А голодному – бесполезно.
Мы пытались поужинать рацией,
А она оказалась железной.

Мы мужчины, не потому ли
Мы упрямо идём к своей цели.
Правда, двое на днях утонули,
А четвёртого, толстого, съели.

Эй, друзья, веселей хромайте-ка!
Пусть наш путь никогда не кончится.
Нас ведёт за собой романтика!..
Только жалко, что кушать хочется.

И пускай мы живучи весьма,
Всё равно не стоит трудиться.
С «Неотправленного письма»
Есть у нас такая традиция:

Голодать, наряжаться в рвань,
Тосковать, помирать без счёта…
В общем так: наше дело – дрянь.
Что ж поделать, такая работа!

Товарищ мой, Валерий К.,
Матёрый инженер-геолог,
Учил меня всему слегка:
Грести, брести по тундре, полог
Сооружать от комаров,
Сличать песчаники и глины,
Учил для заготовки дров
Посуше выбирать лесины,
Трепать гуся, пороть язя,
Не лезть нарочно в передряги
И, по течению скользя,
Не нарываться на коряги,
Учил готовить на огне,
Работать с компасом и картой…
По временам казалось мне:
Он у доски, а я за партой.
При этом был Валерий К.
Как бы из воска и металла,
И эта роль ученика
Меня отнюдь не угнетала.
На побегушках у судьбы
Я научился понемногу
Приёмам гребли и ходьбы,
Искусству выбирать дорогу;
Я научился не беречь
Ни головы своей, ни шкуры,
Разумно экономить речь,
Переключаться в перекуры;
Я научился пить вино,
Скрывать личину рифмоплёта
И ждать спокойно, как бревно,
Погоды, писем, самолёта.
И каждый полевой сезон
В меня впечатывал картины
Гнилых болот, забытых зон,
Хантыйской сельдяной путины,
Метели августовской бред,
Хальмер, хранимый «дарвалдаем»,
Зелёный луч как некий след
Того, чем тайно обладаем.
Забыть ли вязь оленьих троп,
Небес немеркнущие своды,
Как дох и пах, как зяб и топ
И рыл веслом лесные воды.
И как не спал до двух, до трёх,
Смакуя перекличку тварей:
Комарий вой, песцовый брёх,
Потусторонний вопль гагарий.
Предметна жизнь была, проста
И незатейлива. А ныне,
Когда с вершин своих полста,
Как блудный сын среди пустыни,
Я поношу судьбу, со мной
Весьма чудившую от скуки,
Теперь, когда я стал иной,
Малоподвижный, с видом буки
Изобличающий детей
И проповедующий внукам,
Избывший маяту страстей,
Но постоянно к прежним штукам
Летящий памятью, теперь
Я ворошу не скромный список
Приобретений и потерь,
Не имена случайных кисок,
Но постоянно лишь одно
Меня волнует приключенье;
Мне так и не было дано
Определить его значенье,
Однако в памяти сквозной
Оно таращится химерой…
Итак, июль, полярный зной,
Мы пробираемся с Валерой
К верховьям Тольки. От жары
Река порядком обмелела.
Спина в лохмотьях кожуры,
Слепни измордовали тело.
Природу бранью леденя,
Давясь дыханием свистящим,
Мы вот уже четыре дня
Промеж песков байдарку тащим.
Четыре дня, а дальше – стоп,
Теперь другим займёмся делом:
Рюкзак, лопата и топ-топ,
Пойдём пылить водоразделом,
Чтоб там, в извилинах долин
Ориентируясь умело,
Найти следы третичных глин,
А повезёт – и знаки мела…
Сия история весьма
Меня, признаться, утомила;
Однообразна, как тесьма,
И обтекаема, как мыло,
Скользит и тянется, а в ней
Нет ни интриги, ни веселья,
Лишь тень давно минувших дней.
Так жаждой маешься с похмелья,
А всё никак не утолить,
Никак не завершить леченья.
Но коли начал, надо длить,
Тем более что приключенье
Уже обещано. Вперёд,
Мой склеротический заморыш,
Мой добросовестный урод.
Повествование само лишь
Обозначается… Итак,
Байдарка на песке застыла,
В зените плавится пятак
Осатанелого светила.
Однако на душе покой,
А в перспективе ясность целей,
И мы по тропке над рекой
Снуём меж лиственниц и елей.
Здесь, несомненно, есть резон
Заметить, что людей в округе
Нет абсолютно. Не сезон.
На северном коварном юге,
Терзаем гнусом и жарой,
Олень звереет. Ханты следом
За стадом летнею порой
Каслают к морю, к домоседам
Их не причислишь. А без них
Здесь никого. Мы исключенье.
Ни подъездных, ни объездных
Путей здесь нет. Для развлеченья
Туризмом здешние места
Убоги, и сюда добраться —
Затея, в сущности, пуста.
Вот таковы об этом вкратце
Соображенья… Зной виски
Едва не пузырит. К тому же
Речушка наша вдруг пески
Порастеряла, стала уже,
Зато и глубже. Поворот,
Ещё, ещё и – что такое? —
Валера замер и вперёд
Ни шагу. Жилистой рукою
Остановил меня: – Нишкни!
Я мру, как бурундук на стрёме.
И вдруг холодные клешни
Сошлись на горле. Здесь же, кроме
Меня с Валерой, ни души,
Ни человеческого знака.
Откуда же в глуши, в тиши
И смех, и голоса? Однако
Мы перегрелись. Слуховой
Мираж. Случается порою:
То как бы грянет духовой
Оркестр за лесом, за горою,
То непонятное авто
Промчится с кашляющим воем,
То лай, то блеянье, а то
И голоса. Но чтоб обоим
Сиё прислышалось, такой
Потехи сроду не бывало…
И тут мы видим: за рекой
Из-за лесистого увала
Выходят барышни. Их две.
И чешут в нашем направленье.
Захоронясь в траве, в листве,
И цепенея в изумленье,
Мы отмечаем, что они
Одеты в платьица из ситца.
Но комарье, мошка, слепни —
Здесь невозможно не взбеситься.
Ан нет – идут и говорят,
Слегка обмахиваясь веткой,
И неуместный их наряд
Своей нелепою расцветкой
Нас раздражает… В сотый раз
Перебираю варианты.
Смурня: в округе, кроме нас,
Ни человека. Даже ханты
Ушли на север. И потом,
Хантыйка не наденет платья.
Фантом! Воистину фантом!
И нет на призрака заклятья.
Меж тем девицы супротив
Остановились, огляделись
И, лица к нам поворотив,
Как по команде вдруг разделись
И в воду бросились, визжа.
Вот на – хорошенькое дело!
И тут меня под хвост вожжа
Хлестнула: хватит! Надоело!
Пора открыться, ведь окрест
Ни экспедиции, ни стада.
– Вы из каких, мол, девы, мест?
Пора знакомиться. – Не надо, —
Сказал Валера, от реки
Не отворачивая взгляда,
И жестом жилистой руки
Остановил меня: – Не надо.
А сам сквозь иглы, сквозь листы
Следил с такою болью вязкой,
Что крупные его черты
Застыли сероватой маской.
Но вот горластое дамьё
Нахохоталось, навозилось
И с новой силою в моё
Воображение вонзилось.
Сказать по правде, их возня,
Их беспощадная природа
Не вызывали у меня
Эмоций мужеского рода,
Поскольку мысль ушла в полёт
По траектории единой:
Возможно ль здесь, среди болот
И дебрей, встретиться с ундиной,
А если нет, то эти две
Какой оказией, откуда,
Как воспринять их в естестве,
А не предполагая чудо?
Проворно платьица надев,
Ундины скрылись за излукой,
Недолго бурный говор дев
Ещё отыгрывался мукой
Неразумения. Но вот
Они исчезли, растворились;
Мы закурили, стёрли пот
И наконец разговорились.
Блажен, хоть в церковь волоки,
От потрясенья стоеросов,
Я тут же выставил полки
Предположений и вопросов.
Я пёр, переходя на ор,
Самозабвенно, как гагара,
А он бубнил свой невермор,
Как Ворон бедного Эдгара.
Я, что твой демон во плоти,
Сиял неистовым накалом,
А он сказал: – Пора идти.
Наш путь далёк и дел навалом.
Мы повернули в тундру. Там
Три дня болота проминали
И больше наших странных дам
Как будто и не вспоминали.
Что ж, я ни духом и ни сном
Не разумел, куда толкаюсь…
Потом на базе за вином
Я рассказал об этом, каюсь.
Парней клубничка привлекла,
Девицы ворковали: – Прелесть.
А мой Валера из угла
Сказал: – Должно быть, перегрелись.
Мой друг, ты был фатально мудр,
Твоё понятно беспокойство:
От пары призрачных лахудр
Оборонить мироустройство,
Спасти неверие своё
От пут аляповатой веры…
Под заунывное совьё
Пусть кувыркаются химеры,
Ты принял меры, твой костяк
Устроен на особый выдел.
А барышни в реке – пустяк.
Но ты их видел. Ты их видел!