Евгений Рейн - Избранное

В костюме васильковом, в жилете голубом
С Сережей Васюковым (о нем скажу потом)
На улице эстонской, у баров и кафе
С прическою тифозной на смутной голове
Он шел в начале лета пятнадцать лет назад,
Заглядываясь в бледнопылающий закат.
Чуть сзади шла подруга (о ней скажу сейчас).
Карабкалась по трубам, что капля в ватерпас,
Над мелким горизонтом янтарная луна.
И в хаки гарнизонном, чернява и бледна,
Пока еще невеста, хозяйка дел и слов,
Всезнайка и невеста, и первая любовь;
Ступая резковато на острых каблуках,
Ты здесь прошла когда-то, изрядно обругав
Сережу Васюкова за пошлый вкус в кино…
…В костюме васильковом! Пятнадцать лет! Давно!
Мы шли втроем по Виру. Теперь иду один,
Но вижу ту квартиру, те этикетки вин.
…На Каннском фестивале Сережа Васюков
Стоит на пьедестале из премий и венков.
Средь блочного комфорта окраинной Москвы
Горит ее конфорка, разбросаны носки.
Играют в детской дети, чья чужеродна кровь.
А Таллинн на рассвете как первая любовь
Среди бессонной ночи пятнадцать лет назад…
Но жизнь еще короче и сшита наугад!

Глядя на краны, речные трамваи,
Парусники, сухогрузы, моторки,
Я и тебя и тебя вспоминаю,
Помню, как стало легко без мотовки,
Лгуньи, притворщицы, неженки, злюки,
Преобразившей Васильевский остров
В землю свиданья и гавань разлуки.
Вздох облегченья и бешенства воздух…
Годы тебя не украсили тенью,
Алой помадой по розовой коже.
Я тебя помню в слезах нетерпенья.
О, не меняйся! И сам я такой же!
Я с высоты этой многоэтажной
Вижу не только залив и заводы,
Мне открывается хронос протяжный
И выставляет ушедшие годы.
Вижу я комнат чудное убранство:
Фотопортреты, букеты, флаконы.
Все, что мы делали, было напрасно —
Нам не оплатят ни дни, ни прогоны.
Глядя отсюда, не жаль позолоты
Зимнему дню, что смеркается рано.
Выжили только одни разговоры,
Словно за пазухой у Эккермана.
Как ты похожа лицом-циферблатом,
Прыткая муза истории Клио,
На эту девочку с вычурным бантом,
Жившую столь исступленно и криво
В скомканном времени, в доме нечистом,
В неразберихе надсады и дрожи.
Ключик полночный, кольцо с аметистом,
Туфли единственные, и все же
Даже вино, что всегда наготове,
Даже с гусиною кожицей эрос
Предпочитала законной любови,
Вечно впадая то в ярость, то в ересь.
Если вглядеться в последнюю темень,
Свет ночника вырывает из мрака
Бешеной нежности высшую степень, —
В жизни, как в письмах, помарки с размаха.

В коммунальной квартире жил сосед Котов,
Расторопный мужчина без пальца.
Эту комнату слева он отсудил у кого-то,
Он судился, тот умер, а Котов остался.

Каждый вечер на кухне публично он мыл ноги
И толковал сообщенья из вечерней газеты «Известия»,
А из тех, кто варили, стирали и слушали, многие
Задавали вопросы — все Котову было известно.

Редко он напивался. Всегда в одиночку и лазил.
Было слышно и страшно, куда-то он лазил ночами.
Доставал непонятные и одинокие вазы,
Пел частушки, давил черепки с голубыми мечами.

Он сидел на балконе и вниз, улыбаясь, ругался,
Курил и сбрасывал пепел на головы проходящих.
Писем не получал, телеграмм и квитанций пугался
И отдельно прибил — «А. М. КОТОВ» — почтовый ящик.

Летом я переехал. Меня остановят и скажут:
«Слушай, Котова помнишь? Так вот он убийца,
Или вор, или тайный агент». Я поверю, мной нажит
Темный след неприязни. За Котова нечем вступиться.

За фанерной стеной он остался неясен до жути.
Что он прятал? И как за него заступиться?
Впрочем, как-то я видел: из лучшей саксонской посуды
На балконе у Котова пили приблудные птицы.

Я был студентом — сессия, зачет,
железные основы сопромата.
Кто понимает в этом — не сочтет
за чепуху рассказ стипендиата.
Да, было важно триста тех рублей
мне получать. И потому отважно
я поступил, когда среди друзей
пошел к Неве, не выдержав соблазна.
Глаза слепил адмиралтейский шпиль,
горел зачет — я с этим быстро свыкся.
«Так ты готов?» — но я не находил
разгадки, прислоняясь возле сфинкса.
Буксир тащился к пристани с баржой,
речной трамвай проплыл два раза мимо.
Над городом томился день большой,
и были рядом Леня, Леша, Дима.
И столько невской молодой воды,
такой запас столетья и здоровья,
что никакой не виделось беды
потратить день один на пустословье.
«Ну, что же?» — «Начинается…» — «Как раз…» —
«Вот через год…» — «Но это слишком долго!» —
«Как надо жить?..» — «Тайком ли, напоказ?» —
«И сколько сделать — столько или столько?»
Мы уходили по теченью вниз
и шли назад, касаясь парапетов,
я думаю, что тот фиванский сфинкс
нам задавал вопросы без ответов.