Владимир Маяковский - Стихотворения (1928)

Жизнь — фонтан.
Открывайте и пейте-ка!
Забульбулькало в горлышке узком.
Обнимай
бутылки,
поэтика!
Вторьте
пробкам,
театр и музыка!
Заучена
песня
раньше азов,—
поют,
кутежами бало́ваны,—
как Аристотель,
мудрец-филозо́ф,
про́пил
свои
панталоны.

Душу
пуншем
и шуткой греючи
над омаром
с фарфоровых блюд,
ты спроси
Александр Сергеича:
— Что вы любите? —
«Я?
Люблю —
и блеск, и шум, и говор балов,
и в час пирушки холостой
шипенье пенистых бокалов
и пунша пламень голубой».
Прекрасной
дамы
тень сквозная
мелькнет
в бутылочной длине,—
а пьяный
Блок
бубнит:
«Я знаю,
я знаю — истина в вине».
Пенится
бокал золоторунный…
Петербурговы буруны
черных
роз
намели пучки…
«И тотчас же в ответ что-то грянули струны,
исступленно запели смычки».
А Северянин
в эти
разливы струн
и флейтин
влез
прейскурантом вин:
«Как хорошо в буфете
пить крем-дэ-мандарин».
Сдавались
флейты
пастушеским дудкам;
колючками рифм,
как репей,
Сергей Есенин
пристал к проституткам:
«Пей, выдра, пей!»
Куда пойдешь?!
И годы назад
Маяковский
мечтал и мяк,
сидел
в пролетавших ночах,
«глаза
уткнув
в желтоглазый коньяк».
А «Травиаты»
из театров,
«из маленьких и больших,
расканареивались
по воздушной волне…
Пей
и подпевай,
безголос и фальшив:
«Налейте, налейте бокалы полней!»
Пока
заморские
шипучие три́нкены
лакали
дворяне,
тянул
народ,
забитый и закриканный,
бочки
разной дряни.
Попы поощряли:
«Терпите, братие,
пейте,
причащайтесь, как велит вседержитель.
На Руси
веселие пити,
не можно
без водки
жити».
И под скрип телег,
и под луч луны
пили
и зиму и лето…
Аж выводились
под Москвою
белые слоны
и змеи —
зеленого цвета,

Не нам
о богатых
песней казниться.
— Пейте,
господа!
Услужливо
греет
разная Ницца
наследство
ваших подагр.
Мы там,
где небо
взамен потолка,
с тобою,
нищь и голь.
Тебе
времена
в коммуну толкать,—
но встанет четверть —
и вся недолга́,
и топит
борьбу
алкоголь.

Мылом-цифрами
смойте с водки
поэтический
грим
красотки.
Копытом
по книге
ступай, вино,
четверкой
своей
свиной.

В рабочий подвал,
вонючий
и нищий,
прохрюкало
пьяное
рыло свинищи:
«Не сетуй
на жизнь,
подвалом задушенную,—
построит
водка
жилплощадь воздушную.
Зачем
бороться тебе
из-за платы,
сивуха
разделает
в бархат заплаты.
Чего подыматься,
расправой грозя им,—
напьешься
и станешь
банкир и хозяин».
И вместо того,
чтоб к винтовке и бомбе,—
к бутылке
тянули
руки обе.
Панель
метет
бороденка-веник.
Вино —
творец черепах.
И вдруг
черепаха
встает с четверенек,
бутылкой
громит
черепа́.
Рвет Ниагарой,—
слюнявый,
матовый.
И режет
визг
тишину:
на пятерню
волосенки наматывая,
муж
ликбе́зит жену.

Посмотрите только —
дети алкоголика.
Будет
папа
крыть и рвать.
Прячься
за шка́пы,
лезь под кровать.
Фонарей сияние.
Телом — клопики,
рты —
обезьяньи,
узкие лобики.
Олька
да Колька,
дети алкоголика.

Разлегся…
распластан рвотною лужею…
Ноздря —
носорога сдует.
Теперь
какое он, к черту, оружие —
лежит,
разряжён вхолостую.
Пожаром губ
ища глото́к,
храпит
на весь куток.
А с неба
убран
звезд лоток:
— Вставай,
пора —
гудок! —
Выспись,
вытрезвись,
повремени.
Но ждет
завод,
раздымя́сь.
Как в мясорубку,
тащит
в ремни
кило
проспиртованных мяс.
А песня
хрипит,
под гармонь сложена́:
«Пей,
пропивай,
что пропьем, наживем».
Завод
и деньга́,
пиджак
и жена,—
словом —
жизнь
пропита живьем.
Заглохший
завод
обступило репье,
загнали
в бутыль
казну и тряпье,
потоплено
донцем низом…
А што,
товарищ,
если
пропьем,
как брюки,
и коммунизм?

Всосалась
в горлышко узкое
братва
Орехово-зуевская.
Не хватает
ни платья,
ни корма,
но пьянее
дыма —
Сормово.
От пионеров
до старцев
пьет,
выпивает Ярцево.
Царит бутыль
и орет уже:
— Гоните
жратву и жертвы! —
четырежды кроет
пьяный бюджет
нищие
наши
бюджеты.
Когда,
грамотеев
по школам творя,
надсаживаем
буквой
глотки,
встают
из-за каждого букваря
четыре бутылки водки.
Когда
четвертной
на починку мостов
не выудишь
из кошелька,
любой
с удовольствием
тратит сто,
чтоб, ноги ломая,
валялся пластом
у двери
пивной
и шинка.