Я не верил. Первый раз не верил бабе Тоне. Никогда бы не подумал, что она сможет врать.
– Идем.
Вы когда-нибудь шли, не чуя ног? Как будто они набиты перьями. Так легко. Проходя мимо окон, я увидел, как плачет снег. Он умирал на окнах и не сдерживал слез.
– Посиди. Сейчас придет мама.
Я опустил голову. Захотелось улыбаться, как собака. Настолько сильно подступали слезы…
– Здравствуй, сынок.
Спиной я почувствовал тепло, и стало жарко. Когда женщина обошла меня и остановилась, я увидел ее лицо. Оно было странным. Брови и глаза почему-то сливались. Я не смог различить их цвет. Она села рядом со мной. И заговорила.
– Я пришла за тобой. Прости, что так долго искала тебя. Ты рад?
– Вы пришли забрать меня у мамы?
– Я и есть твоя мама.
– Вы жалеете меня?
– Я не жалею тебя, я люблю тебя.
– Нет, вы жалеете меня?
Женщина, достав из сумочки платок, закрыла свое лицо и отошла к бабе Тоне. От того, что я видел, мне стало плохо. Плохо – это когда ты не можешь дышать. Я посмотрел на часы в коридоре. Знаете, сколько они показывали? Стрелочка была прямо на цифре пять. Мама…
Я выбежал на улицу в одной рубашке и начал быстро подниматься по лестнице. Я боялся опоздать хоть на минуту. Не знаю, как вышло, но моя нога не послушалась, и я сорвался. Впервые.
Так падают куклы. Без крика… И стало холодно. На мои ресницы опускался снег, и мы плакали с ним вместе. Я не мог его убрать. Выбежала баба Тоня. Я узнал ее по крику. Женщина с платком упала на землю. Собака сидела за забором. Рядом с ней стояла бабушка с тонкой сеткой. И Машка накрывала меня одеялом… Не помню, как стало темно. Горели фонари. Проезжали машины. Все это было в моих ушах. Шум, один шум. На вдохе я широко открыл глаза. Мама не улыбалась. Небо впервые было чистое.
– Каро! Скажи что-нибудь, не молчи!
Машка кричала эхом…
– Жалейте меня, – просил я.
«Мне кажется, что легче рисовать…»
Мне кажется, что легче рисовать,
Играть штрихами. Карандаш из воска.
Воды прибрежной тёмная полоска,
Огонь и ты – и взгляд не оторвать…
В поленницу клади мои слова,
Они горят пожарче лап еловых.
Цветёт костёр у берегов сосновых:
Светлы дымы… и кругом голова.
Теряют и друг друга ищут губы,
В саду кудрей вольна моя рука,
Плывут деревья, травы, облака…
О, дайте только сепию и уголь —
Катарсиса божественную муку
Отобразить в туманной борозде…
Костёр последний раз мигнёт звезде
И лишь душа ещё кричит без звука…
Дело было летом, в конце июля. А лето в тот год выдалось на редкость жаркое. Жара буквально придавила весь город, даже дышалось трудно. Институт располагался в очень большом здании с огромными во всю стену окнами. Иной раз работавшим там приходила в голову крамольная мысль, что здания для подобных учреждений специально строили таким образом, чтобы зимой в них было как можно холоднее, а летом как можно жарче. Эти невероятных размеров окна, конечно же, давали много света, но и неудобств создавали достаточно, особенно в трудную погоду.
Рабочий день близился к концу. Комната, в которой работала Катя, располагалась как раз на той стороне здания, где во второй половине дня было особенно жарко. Все тихо плавились за своими рабочими столами, пребывая в полудреме, потому как ни одной сколько-нибудь дельной мысли не рождалось в перегретых головах. Вдруг в комнату бодрым шагом вошел начальник и направился прямо к Кате.
– Хочешь поехать в Ригу? – спросил он ее.
– Что? – не поняла Катя.
– В Ригу, говорю, хочешь съездить? – повторил он свой вопрос.
Она смотрела на него и не могла понять, шутил он или говорил серьезно. Он же лукаво усмехнулся и продолжал:
– Кто-то должен съездить в Ригу за самописцами и привезти их сюда. Сегодня среда. Самописцы должны быть в Москве не позднее воскресенья, потому что потом они понадобятся в другом месте. Помнится, ты вроде хотела туда съездить… или нет?
– Ну, вообще-то хотела… – пробормотала Катя, еще не совсем включившись в разговор.
– Тогда давай просыпайся и слушай дальше. Сейчас поедешь за билетом, командировку потом оформишь, об этом я уже договорился.
– Однако… не слишком ли быстро вы за меня решили?
– А что? Ты не хочешь ехать? – искренне удивился он. Ей даже показалось, что в его голосе прозвучала легкая обида. – Ну, не хочешь, как хочешь. Пусть едет кто-нибудь другой.
Читать дальше