Коллектив авторов - Поляна №3 (9), август 2014

– Храни вас Бог, дядя.

– Бог, – на все согласный, кивнул головой младший, глазами и пальцами впиваясь в миску с похлебкой. И как только миска была поставлена на землю, лег рядом, поймал в ней ложку, крепко сжал в кулаке черенок ее и замер, ожидая команды.

– Рубайте, сынки, – тихо и ласково, будто детям своим, сказал мужик, потягивая старшему прихваченную с воза ложку.

– Я, – сказал младший, не в силах больше держать в себе и боль голодную, и радость.

– А вы, дядя? – спросил старший.

– Ешьте на здоровье, – не зная, как ему быть, сказал мужик. Опустился было на колени и ложку приготовил, да так и не смог заставить себя хоть раз зачерпнуть из миски, над которой нависали головы братьев в пилотках. Забористые деревянные ложки они наполняли до краев, в несколько приемов выхлебывали их и шумно выдыхали, поглядывая на мужика оттаявшими глазами.

Он бессловесно поднялся и, с набухающей в груди обидой и злостью на свою невезучесть и разлитую в мире несправедливость, гляну на торговку.

– На, на, на вот! На, – заспешила торговка, протягивая мужику миску похлебки. – Ухарь-купец. Видно, с фронта недавно. Не научен?

«Не научен», – эхом повторилось в голове мужика и пропало. А из миски, что держал в руках, выматывая нутро и душу, ударил запах свиного сала и жареного лука. Обхватив ладонями теплый черепок миски, стал мужик тянуть из нее маленькими, экономными глотками, забытое в деревне варево.

И проснулось изголодавшееся нутро, притупленное горько-смолистой кислотой хвойного отвара, «дубовым хлебом» из желудей и половы, разными болтушками да затирушками, заглушавшими не проходящее чувство голода. И такая слабость ударила мужику в ноги, что он тут же и сел, где стоял. Из-под сонных, полуприкрытых век, посмотрел на братьев, перед которыми на гладком, как лысина, булыжнике, красно-золотой глазурью блестела пустая глиняная миска.

Старший, с притомленным старанием, долизывал ложку.

Младший спал, прижавшись к брату. На лицах обоих и копоть, и грязь, и печаль, и тревога.

«Даже ложку не стал облизывать», – машинально отметил мужик, глядя на отрешенно поникшего малыша. И тихо сказал, как посоветовал:

– А может, и правда в детдом?

При слове «детдом» братья, как от палки, встрепенулись, испуганно озираться стали.

– Шли домой, – с плаксивой настойчивостью подступил к брату младший. – Шли!

– Пойдем сейчас, пойдем, – поправляя пилотку на брате, тоном взрослого сказал старший и продолжал, будто подсказывал тому, как мужику ответить. – Нельзя нам, скажи, в детдом. А то нас папка с фронта не найдет.

– А куда ж вы теперь?

– А домой, скажи. Лежанку топить. Соседский дом разбомбило – и дров теперь! Все таскают.

И, забыв о мужике, торопя друг друга и озираясь, братья перебежали открытую площадь базара и скрылись в руинах.

«Да, – грустно подумал мужик, поднимаясь с земли, – все сейчас ждут. Кто батьку, кто мамку. И мои голодные ждут».

И таким стыдом по сердцу полыхнуло, что аж в пот мужика бросило, что дал себя обокрасть какому-то урке, врагу какому-то.

– Ты, наверно, из деревень тех партизанских, что немец спалил, а? – спросила торговка.

– Из тех, – сказал мужик, как отмахнулся, и потерянно побрел с базара, спиной ощущая недобрым счастьем налитый глаз вора. И чтобы избавиться от этого, морозящего спину, ощущения, за руины кинотеатра свернул.

И так ему в деревню захотелось! Прямо сейчас! Без гостинцев и денег.

– Хоть и тяжело у нас, да горе свое на всех делим, – сказал он вслух, словно спорил с кем-то. – И каждый на счету поэтому. Не заблудится, не потеряется. А тут…

И бригадир-матерщинник вспомнился, что так не хотел отпускать его в город, да бабы настояли, и отпустил.

– Но к вечеру чтоб, как штык, стоял тут! – обдав мужика злым самосадным дымом, приказал он. И, стукнув костылем по срубу, пояснил, уже бабам: – Пол стелить начнем. Я райкому школу обещал к Новому году.

Счастливой находкой оказался для нищей, сожженной деревни бригадир этот, воевавший саперным комбатом. На редкость мастеровой был. И что сам умел, торопился другим передать. Спешил, словно воинский эшелон его стоял под парами и вот-вот готовился к отходу прогудеть. Оттого и матерился, наверно, и сиплое горло драл, что боялся к минуте этой не успеть.

Научил кузнеца долота да стамески из гусеничных пальцев мастерить, топоры из рессорных листов ковать. А дизельное топливо не сгоревших танков чадило теперь в гильзовых светильниках, освещая могильную пустоту, зарывшейся в землю деревни.