Коллектив авторов: Поляна №3 (5), август 2013

«Башка» похожа на мудрого неандертальца. Выражение лица у Ленина суровое. Ленин смотрит вдаль и словно бы хочет сказать: «Не нравится мне все это». Что «все» – неясно. Вообще «все».

«Башка» настолько велика, что привычная нам поэтика загаживания памятников голубями здесь не работает. Кропотливый, самозабвенно-героический труд всех голубей города Улан-Удэ остается практически незамеченным. Может быть, если бы в Улан-Удэ водились летающие страусы, они бы смогли слегка припудрить уланудинского Ильича. Но страусы не летают и в Бурятии их нет.

В Улан-Удэ можно встречаться и у других знаменитых мест, например, у колоннады, называемой «Санта-Барбара». Или у туманной романтической скульптурной композиции по кличке «Кама-Сутра». Но все же центр, пуповина города – «Башка».

С Зинаидой Васильевной Серых мы, разумеется, договорились встретиться утром у «Башки».

Мы с Зинаидой Васильевной, моей московской сотрудницей, приехали в Улан-Удэ в командировку на несколько дней. Было самое начало зимы. Солнечно и где-то минус семь-восемь.

За пару дней мы сделали все, что полагается. Отчитали лекции. Потом долго покупали Зинаиде Васильевне дубленку. Купили. И это были самые неприятные и трудоемкие дни в моем пребывании в Улан-Удэ: ненавижу магазины.

А на третий день, свободный, мы договорились съездить на Байкал (это где-то три с половиной часа на машине), а по пути заехать в знаменитый Иволгинский дацан, где в своем дворце сидит знаменитый лама Этигэлов. Тот самый, который в 1927 году добровольно ушел в нирвану, а через 75 лет, в 2002-м, при вскрытии саркофага обнаружилось, что лама остался нетленным. Везти нас должен был родственник Зинаиды Васильевны.

Дело в том, что покойный отец Зинаиды Васильевны был родом из Улан-Удэ и поэтому у нее в Бурятии куча родственников. Она здесь никогда не бывала, и вот подвернулась командировка. На двоих. Я поехал до кучи. Меня все время куда-нибудь то ли тянет, то ли влечет, то ли несет. И чем дальше, тем лучше. Такой уж я уродился.

Треть родственников Зинаиды Васильевны – русские, многие из старообрядцев, которых здесь называют «семейскими», другая треть – буряты, третья – полукровки. Смешанных браков в Бурятии очень много.

Сама Зинаида Васильевна явно унаследовала весь этот богатырский евразийско-сибирский букет. Кровь у нее термоядерная. Сама про себя она говорит так: «Во мне все свиристит и произрастает».

Приехав, она поселилась у своих родственников, а я – в очень уютной гостинице «Гэсэр». Гостиница прекрасная, душевная. Можно даже сказать, задушевная. Каждый вечер, часов в одиннадцать, когда я только-только начинал засыпать, раздавался телефонный звонок и печальный женский голос то ли умоляюще, то ли безнадежно вопрошал:

– Девушку не желаете?

– Нет, не желаю, – печально отвечал я и вешал трубку.

А через час-полтора, когда я снова только-только засыпал, раздавался новый звонок и тот же голос грустно заклинал:

– Массаж не желаете?

– Нет, не желаю, – скорбно отвечал я.

– А девушку? – тосковала трубка.

– Нет, и девушку не желаю. Дайте поспать, – умолял я.

– Да и спите, мне-то чо… А девушки-то хороши, ага?..

Я вздыхал и вешал трубку.

Раньше я думал, что это самое сибирское «ага?» – находка покойного Михаила Евдокимова, Царствие ему Небесное, и Васи из фильма «Любовь и голуби». Но в Бурятии я убедился, что «ага?» – реальность.

Покупаю сушеных омулей на уланудинском рынке. Омулей продает пожилая бурятка, удивительно похожая на свой товар:

– Вам омуля-то скока?

– Не знаю, штуки три…

– Так чо – штуки три-то? Штуки три-то – только мараться, ага?.. Берите кило, чо…

– А это сколько штук?

– Так, чо, штук десять, ага?.. Кружка-то пива под два омуля идет, ага?.. А чо?.. А пять-то кружек, это чо? С пяти-то кружек, доброму-то человеку и не пос…ать по-людски, ага?.. Берите два кило, чо…

Я взял десять омулей… Ага? А чо!

Их-то мы и жевали в машине по дороге на Байкал. Правда, омуль шел не под пиво, а под байки водителя. К «Башке» за нами подъехал троюродный дядя Зинаиды Васильевны на своих пегих от антикоррозийки жигулях начала восьмидесятых – и мы двинулись в путь.

Дядя – Петр Петрович Сухоруких, конкретный сибирский старикан лет семидесяти пяти, розовощекий, с бородой и васильковыми глазами, всю дорогу что-то рассказывал.

Сушеный омуль – божественная рыба. Как бы полурасплавленный солоновато-сладкий янтарь. Не оторваться.

Петр Петрович недобро пожевал омуля и, сердито выплюнув в окно, сказал: