Зигфрид Сассун: Стихи о Первой мировой войне

Стихотворение Руперта Брука — пятое, завершившее цикл его «Военных сонетов» — было опубликовано в декабре 1914 года в журнале «Новопришедшие», издававшемся кружком так называемых Даймокских поэтов, по названию деревеньки в графстве Глостершир (в него, кстати, входил и начинающий Роберт Фрост, живший в то время в Англии). 11 марта 1915-го стихи перепечатало литературное приложение к популярнейшей столичной газете «Таймс», а в пасхальное воскресенье 4 апреля того же года они были торжественно прочитаны с кафедры лондонского собора Святого Павла. Меньше чем через три недели, 23 апреля, на пути Средиземноморской группировки экспедиционных войск в Дарданеллы автор сонета, которого Уильям Батлер Йейтс не называл иначе как «принцем» и считал красивейшим юношей в Англии, скончался от заражения крови в корабельном госпитале у берегов греческого острова Скирос. Войны он, к счастью, почти не видел за исключением нескольких октябрьских дней 1914 года, когда в составе дивизии морских пехотинцев безуспешно пытался защитить от немцев Антверпен.

Все это в совокупности, конечно, не могло не придать стихам Брука особую, повышенную значимость. Символом стала сама его фигура первой потери, которую понесла английская поэзия на Великой войне (Алан Сигер погиб в следующем, 1916 году, Эдвард Томас — в семнадцатом, Джон Макгрей, Уилфред Оуэн и Айзек Розенберг — в восемнадцатом); символическим смыслом жертвенности, что подчеркнул в некрологе поэта Уинстон Черчилль, наполнились и бруковские строки. Но это факторы, скажем так, внешние. Чем примечателен собственно сонет, ставший, насколько могу судить, самым знаменитым англоязычным стихотворением о Первой мировой и, кажется, вообще одним из наиболее прославленных «отдельностоящих» стихотворений в британской литературе? Думаю, читатели английского источника и его помещенных ниже русских переложений так или иначе решат это для себя сами, выделю только несколько моментов из моего личного читательского впечатления.

Брук нашел ключевую метафору, которая задает стихотворению целостность и делает его всеобщим символом любой единичной судьбы. Эта метафора — кусочек земли (some corner of a foreign field), где прах погибшего вернется, как бы у нас на глазах возвращается, уже вернулся в прах (dust), из которого, по книге Бытия, некогда вышел первый человек Адам (прошлое — через условное будущее — сменяется в сонете вечным настоящим). Он смешался с дальней чужой землей, а тем самым невидимо и навсегда внес в нее часть далекой родной Англии. Владимир Набоков отмечал в бруковском наследии, да и во всей лирике георгианцев, эту привязанность к природе, тягу к земной и водной горизонтали, однако добавил, что в этой любви Брук «прихотливо узок, как и все поэты всех времен, <���…> говоря о своей любви к земле, [он] втайне подразумевает одну лишь Англию, и даже не всю Англию, а только городок Гранчестер <���…>». Подчеркну: смешение материй в сонете соответствует повышению значимости случившегося в жизни и сказанного в стихах — смысловому восхождению, взлету события от единственного к всеобщему, от физического к сверхприродному, от вре́менного к надвременно́му.

Александр Блок писал, что всякое стихотворение держится, как покрывало, на остриях нескольких слов. Нередко — но, кажется, только у крупных поэтов — эти сверхзначимые слова выводятся в самую сильную, рифменную позицию стиха, так что рифмы составляют квинтэссенцию поэтического сообщения. У Брука среди таких — слова именно «природные», «земные», а те, которые им созвучны в других строках, переносят смысл в иной, внематериальный и нездешний план: так home (дом) — по контрасту — рифмуется с roam (блуждать), air (воздух) сопоставляется с aware (сознание), day (день) созвучно с away (прочь). Но, может быть, ключ ключей здесь — близкое к финалу глубокое по этимологии и богатое по семантике слово «gentleness» (доброта, мягкость, кротость), от которого уже прямой путь к дальнейшему peace (мир, покой) и завершающему heaven (небо, рай), причем именно родному, закольцовывающему весь ход поэтической мысли English heaven. Тон стихотворения, посвященного собственной гибели, лишен любой исключительности и всякого надрыва, он смиренен, умиротворен, полон достоинства. Слова «правота» в стихотворении нет, но оно дышит чувством правоты. Это не смерть, это победа («Смерть! где твое жало?! Ад! где твоя победа?!»).