Юлия Мамочева - Душой наизнанку

Балкон, как кокон, заковал —
Меня в себе замуровал.
Дрожит решетка, рвётся прочь:
За нею — ночь.

И ночь хохочет сквозь неё,
Кусает сердце ночь моё;
Сосёт душонку злое вне —
Гудит во мне!..

А под ногами — океан,
В картонный пол грохочет, пьян,
Штормит в картинный мой шатёр
Решёток-штор.

Трещи, шатёр! Ломайся, гроб!
Рассыпься, темень, вязью троп!
Из всех дорог — лучись одна,
То путь от пут — до дна, до дна!..

Греми, Вальпургиева ночь!
Реви, пурги волшебной дочь!
Гарпуном в бездну тянет мать —
Я улетаю… Колдовать!

танцуй
танцуй с берёзами
чьи волосы касаются балкона
танцуй
как шелест розовый
стрекозами
рассветного лона
танцуй
взлетай, безумная!
бессмертная=беззимная —
к венцу
под взор Везувия
на вечный сон
вези меня:

вези меня
в завесу — вёснами:
неси ненастьями
востока синего;
виски мои
зайдутся воздухом;
пойду за пастырем
расстанусь с именем.

вези
на зов Везувия —
чтоб каплей канула
в седые выси я;
вблизи
гора — беззубая
и безвулканная
и славно Лысая!..

Я о горе не ведал ни духом, ни сном,
И любить я умел в миллион киловатт…
Мой намоленный дом измалёван огнём —
Я ли в этом, скажи, виноват?

Отвернулась любовь, упрекая навзрыд,
Отвернулись друзья, бормоча наугад;
Нынче дом пепелится — но сердце горит!
Я ли в этом, скажи, виноват?

А на долгой, на подлой, патлатой войне
Душу в родину выдохнул срубленный брат…
Соль-отчаянье рученьки тянет ко мне —
Сударь-горе негорд и рогат!..

Я растлен и разбит, как разгромленный град…
Но всю муку бы выстрадал, каждый снаряд
Ел бы грудью — как манну… Когда б листопад
Взвыл надгробными трубами выжженных хат:
«Виноват. Виноват… Виноват!»

Только немо ты, небо, в ответ на мольбы;
Сжаты зубы у каждой сожжённой избы…

Рвал я волосы с корнем, как рвёт древеса
Из рыдающей почвы фашист-ураган;
Комья пепла на голову снегом бросал,
Пепел соли — в овраги ран!..

Словно бес, небесину хулою кромсал,
Исплясались по сини-то розги угроз…
«Боже! Отче! За что Ты меня покарал?» —
Горло драл, словно гром, вопрос.

Ты безмолвствовал, Господи… Молча глядел
На бессилья слепого последний предел.

И тогда, сатанея в бесплотной мольбе,
Я греховным сменил гореборческий вой.
Боже, Отче!.. Душа усомнилась в Тебе,
Словно был я забыт Тобой!

Я уже не грозил — но в грязи низлежал,
Не хулил лиходеем — но в хиль холодел…
Мне безверье — межрёберно вбитый кинжал —
По щекам раскрошило мел…

И бледнел я, как пепел, как время войны;
Пепелиться устав, оплывал пустотой;
Становилася кожа — корой белизны,
Полубездновой берестой.

Я уже не ругал странноглазую высь,
Но шипел, багровелые губы губя…
Умоляюще ветры стонали: «Молись!..»
Я шептал: «Нет Тебя! Нет Тебя…»

Нет Тебя — так я думал, ломаясь навзрыд.
Ты же — был, Ты же — выл всею плотью равнин…
Ты нищал, в исстрадавшую Родину врыт,
Серебрился — да инеем детских седин…

Небо клеткой грудною трещало от мин,
Билось в нём оглушённое солнце-птенец;
Я заглядывал в очи лазурных равнин:
В них я видел Тебя, Отец!..

На плечо положил ты мне отчую длань;
Я из грязи воспрянул, из навзнича — в бой;
За страну — за сожжённые избы — с лихвой,
По счетам — по щитам, что вражили гурьбой,
Отдавал супостатушке дань!..

Ты бессловствовал, Отче. Сжимал горячо
Бурей битвы моё плечо.

Ты взирал на меня многоглазьем полей,
Резал разум осколками страхов разбитых,
Ты ковал мою волю в небесных скитах,
Становилась она поминутно сильней!..

Силу в горло вдували Урал и Тибет;
Волга, Нил да Евфрат по крови прорастали…
Ох, не смертна погибель под пение стали!
Ох, не больно стоять за небесные дали!
Ох, не страшно идти к Тебе!..

Ртутной водицы прыть;
Муть мне мила, что мать.
Питер — от слова «пить»:
Стынь из горла хлебать.

Ею наполнишь грудь —
Бодро рёбра трещат!
Питер — от слова «путь»:
Я не могу — назад.