Юлия Мамочева - Душой наизнанку

Неба взор, как у бабушки ласковой, тёмно-ясен:
Им глядят только сны да портреты пятидесятых…
Отрываюсь от Родины — мыслями, мастью, с мясом —
И блуждать улетаю осенним листиком ясеневым,
Словно страстные письма, не помнящие адресатов.

Пах насквозь продырявлен, а город… он пахнет,
пухнет,
Перенаселён
силуэтами
воспоминаний,
Полутёмными пятнами — каждое путник, путник…
Им забытое детство было заботливой няней.

С завывающим пахом, разинутым нараспашку,
Уезжаю. Сколько ещё будет дурню — дыр?
…Слёзно Питер уткнулся носом в мои следы,
Словно прежде, когда-то… в отцовскую я — рубашку.

Голос спит в моей груди — тихо;
Просыпаться голосу — не с кем:
Истина погибла от тифа;
Прочее не кажется веским.

То, что в сердце жило отрадой, —
Там во склепе тлеет бумажном…
Истина скончалась от рака;
Прочее не кажется важным.

Прочее не кажется вечным,
Прочее не кажется прочным.
Спит мой голос тихо, как вечер —
Теменью вдоль сельских обочин.

Спит мой глас и через сон помнит
Милую, родную, но — ту ли?
…Полегла на бранном ты поле,
Пала от предательской пули.

Полегла, святая отрада!
Сгинула, отрадная святость…
О, моя единая правда,
Для чего ты от меня спряталась?

Без тебя — трясинушка манит,
Свет и тьма не знают раздела…
Голос мой во сне обнимает
Милое холодное тело.

Там, в груди, во склепе бумажном,
Вы вдвоём. Он спит, ты — почила.
Отчего ж до сей поры
я — жива?

…Я умею верить в Однажды;
Думается, в этом причина.

С Верою недужим мы тяжко,
А без Веры — неизлечимо.
Знаю — силы нет обмануться!
Вы в груди — и мартовский лес в ней.
Будет Пасха — из земли куцей
Вырвутся свободные песни.

Голос мой захочет проснуться;
Только ты — воскресни,
Воскресни.

Я гадала полдня на Беляево:
То ли мир — меня, то ли я — его.

Резвилась радость адово,
Коса кромсала камень.
Мороз меня обгладывал
Собачьими клыками.

Белым-бело, Беляево
Зевало, завывая…
Любовь моя объявлена,
Как Третья мировая.

Пургою мёл перловою
С молельным умилением
В меня, темноголовую,
Безудержный миллениум.

И коже было холодно,
Душе — тепло, что в храме:
Душа любовью х о лена,
Пришедшей к ней с дарами.

Метелью, снежно брезжащей,
Москву тоска хоронит…
Душа — в бомбоубежище:
Её война не тронет.

Ничьею напраслиной мир не мерь:
Ты Богом обласкан — ему и верь.
Расхожие фразы — всеядным хлеб:
Живи, не измазан в хуле и хвале.

Блаженнее голод, чем вкус дерьма;
Блаженнее холод, чем адская жарь.
Обиженный город, где только дома, —
Без неба его не жаль.

Себя ты, как нытики, не лелей:
Где желчь самокритики — там елей.
Теснить и тесниться — удел нулей,
А ты — единица. Ведь так — милей?

Брела по земле я с Авелем,
Был песнею полон рот.
Но друга схватили Те Самые
И грудью — на эшафот.

Клинок к кадыку приставили
И выплюнули от щедрот
Ему — обо мне: «В бесславии
Помри, или пусть поёт!..»

Но тщетно руками потными
Мусолили честь палачи:
Невинные ни оробелыми
Не воют, ни обречёнными:

Шептал мне Авель: «Не пой ты им…»
Очами кричал: «Молчи!»
Уста его были белыми,
Глаза его были чёрными.

Под взором, под небом — сутулая,
Для светлых лелеянный гимн
Сглотнула я, трудно сглотнула я,
Чтоб он не достался другим.

И комом та песня — не песнею —
Застряла в горле моём:
Казнили Авеля бестии,
Сквозь брань хохоча втроём.

Один, что назвался Каином,
Мне кинул, травинку жуя:
«Достойна рукоплескания
Великая стойкость твоя».

И прыснул глазами карими,
Безжалостный, как Судия.

…Сутулой трое оставили
Лишь небо, что зрит в упор.
Брожу я под ним без Авеля,
Одна брожу — до сих пор.

Тугой немотою мой вздыблен путь:
Ест горло проглоченный гимн…

Как хочется песню выплюнуть! —
Но нет: не идёт к другим.