Юлия Мамочева - Инсектариум

Вот как начиналось то, что звучало в тот вечер в тесном и душном салоне плавучего короба. Гремело из жерла громогласной горы, с самой ее вершины — всемировым многозвучным лавинным обвалом. Музыкант бил по клавишам, высекая из них молнии — грубые, синегубые молнии, что, завывая, носятся над древним Норвежским королевством, хранимым посмертною исполинскою доблестью своих древних воителей. В звуках — гремливых, истеричных, демонических, которые катились отовсюду одновременно и заполоняли мое сознание армией черных стоглавых чудищ, — гудел апокалипсис, рушивший вдребезги все сущее. Животный страх охватил трясущийся зал; стулья, оживая, шатались и подрагивали, пугая вросших в них зрителей; маленькие дети начали истошно плакать; само небо, заслоненное от нас полотняными стенами прижизненного нашего саркофага, стонало и билось в окна, как умалишенное. А музыка все звучит, все грохочет… Да это и не музыка вовсе — но ураган, беспощадная симфония катастрофы, рыдающая у черта в опочивальне!.. «Какой сильный, должно быть, сегодня шторм!» — тихонько и явственно слышится сзади. — «Теплоход шатает просто ужасно…»

Гудь все усиливается, все расширяется и, кажется, вот-вот лопнут барабанные перепонки. Нет больше пианиста. Нет больше заведенной механической куклы. Сам Эдвард — малорослый, словно горный карлик, истово бегает по клавишам рояля сатанински-скорыми пальцами. Плечи его фрака поросли мхом и покрылись белым известковым прахом; они вздрагивают и эпилептически дергаются. На голову Грига с гулкого пещерного потолка осыпается крошево горной породы; словно вселенский орган, гудит рояль, изрыгает пламя драконова пения!..

Вот уже тролли, скалясь и потрясая осколками скал, как каменными топорами, пляшут вокруг своего отца, ободряя викингов утробным рыком на грядущие подвиги. Воины бьются все самозабвенней с иноземными захватчиками, со светом и святостию. Я чувствую, как снаружи обезумевшие волны Волги следуют их лютому примеру и тоже взрываются титанической пляской. Волны ревут, корабль наш бьется, мотается меж ними; с окровавленных его бортов стекают целые водопады синей соленой крови. Гоблины, смердящие почвенным перегноем да холодом пещер, визжат и носятся по всему залу, дергая зрителей за волосы, ударяя себя по тощим узловатым коленкам длинными когтистыми лапищами. Прекратись, остановись! Мир вращается чертовым колесом, каруселится все; красно-черные, земельно-бурые исчадия мрака кружатся в развеселом хороводе!..

Я пытаюсь встать, но не могу — от могучих порывов урагана; ступни мои прилипли к шатающемуся полу; сердце само воет под стать свирепствующему шабашу, рожденному неведомо, каким демоном. Григ играет! Григ играет! «Лети, Маргарита», — насмешливо гудит его охваченный тряскою затылок. Меня поднимает в воздух спесивый выдох исподземельного ветра; меня тоже теперь кружит всеобщая беспощадная круговерть. «Лети, Маргарита! Гори, Маргарита!..» — бухают всполохи смерча, швыряющего меня в бунтующую кипящую кашу демонического безумия. «Хватит, умоляю вас, довольно!..» — мысленно кричу я со страшным жаром предгибельной агонии, мысленно ломая окаменелыми руками тесную свою грудную клетку. Сердцу душно и тесно, сердце бьется так, точно оно — очередной гость этого сатанинского бала. На свободу, на свободу…

— «Свободы!..» — кричу я внутри головы страшным голосом, вихрем кружа под самым потолком.

— «Мы не слышим тебя! Громче, громче!..» — вся темная бурливая орава обращается в один огромный и громоголосый рот, растягивается чертовым колесом. — «Громче!.. Громче! Говори, Маргарита!..»

Губы мои парализованы, и только свист отчаяния вырывается из них на волю. Дьявольская пасть гневается и кривится; мощным ударом некая сила отбрасывает меня на мое место в зале, неведомыми цепями, как щупальцами, обвивает стул мое тело.

Григ все играет. Играет так скоро, что пальцы его невидимы в губительном своем беге. Рояль — только одна из горе-гор единой горе-гряды. Рыча от натуги, тролли поднимают его крышку — отрывают от сплошного массива многотонную каменную вершину, укутанную вечными снегами, изборозжденную морщинами веков. Из-под нее, из самого сердца горы, мигом вырывается истомившаяся лавина черного смрадного дыма; стелется она по земле, по ворсистому полю ковра, по всему залу — опутывая ноги людей могильным туманом.

— «Холодно…» — проносится шепот за моей спиной. — «Холодно-то как…»

Затрещав жалобно, гаснет свет: летучая тварь из полчища задевает люстру жилистым крылом. Все погружается в темноту, нарушаемую лишь тоненьким слабым дыханием единственной лампы, стоящей на столике с нотами подле рояля. А тем временем вслед за дымом из глуби рояля показывается длинноволосая бородатая голова, низко склоненная на грудь; за грудью — хилые тонкопалые руки, тискающие позванивающий холщовый мешок; за ними — долгое, как час пытки, нечистое одеяние… Из нутра горы, мелко семеня сандалиями, под грохот безудержного норвежского гимна выходит человек — субтильный и тщедушный. Он молится на свою ношу, лаская и баюкая груз, точно младенца. Нет, он не просыпет своих монет, ни одна из тридцати не выпадет из его заботливых рук…