Ярослав Смеляков - Стихотворения и поэмы

Он размышлял, любуясь вами,
о том, как нынешний народ
в боях простреленное знамя
без командарма понесет.

Он думал, глядя в дни иные
и в нашу жизнь из тех времен,
как сложится судьба России
и всех народов и племен.

Ну что же, мы и в самом деле
с неколебимой правотой
на всю планету нашумели,
как вы в тот день на елке той.

И, глядя в прожитые дали,
отсюда, из своей земли,
давайте вспомним в звездном зале,
что мы и нынче, как вначале,
не отступились, не солгали,
не отошли, не подвели.

Я так люблю тебя, Акоп,
в такой счастливой мере,
что в бледный лоб и красный гроб
решительно не верю.

Попав до срока в клубный зал
речей и поминаний,
ты на цветах своих лежал,
как путник на поляне.

И я в собравшейся толпе
припомнил наудачу,
как мы с Баруздиным к тебе
заехали на дачу;

как мебель комнаты твоей,
от стула до дивана,
трещала вся от повестей,
ломилась от романов.

А из дождливой суеты,
из пасмурной печали,
склонившись, мокрые цветы
сквозь стекла проступали.

Вот в стопки льет твоя рука,
под смутную погоду,
златую струйку коньяка
армянского завода.

Но этот дружный разворот,
внезапный и невинный,
вдруг обрывает у ворот
служебная машина.

Твои поступки и дела,
проступки и деянья
и украшала, и влекла
улыбка обаянья.

Я объяснить не смею сам,
и пробовать напрасно,
весь твой азарт по пустякам,
воинственно прекрасный.

Я сам невесел оттого,
что нету веры в чудо
и в наше время волшебство
осмеяно повсюду.

Но, может быть, ведь может быть,
сумеют строки эти
тебя хоть на день воскресить
в сегодняшней газете.

Под ветром осени сквозным
мне было бы довольно
работать ленинским связным
в послеоктябрьском Смольном.

Я в доме том обязан быть,
мне по сердцу и впору
с военной выправкой ходить
по грозным коридорам.

Пусть знает ночью Питер весь,
чуть видимый сквозь бурю,
что я не где-нибудь, а здесь
восторженно дежурю.

И наконец полночный час,
как жизни назиданье,
дает мне ленинский приказ,
особое заданье.

Несись по лестнице теперь,
сияя деловито.
Одним плечом — с налета! — дверь
в Историю открыта.

Душа движением полна,
как пеньем соловьиным,
и ледяные стремена
как горные стремнины.

От скачки бешеной моей,
от ярости особой
к столбам чугунных фонарей
сторонятся сугробы.

И, появившись на момент,
ссутулившись погано,
бежит враждебный элемент
от черного нагана.

Скрипит морозное седло,
кипит младая сила.
…А может, то, что быть могло,
на самом деле было?

И это в самом деле он —
по самой главной теме —
меня послал из тех времен
в сегодняшнее время.

И от повадки юной той
до красной крышки гроба
я только ленинский связной
с депешею особой.

Я много раз с друзьями рядом
под небом осени живым
на этих праздничных парадах
стоял с билетом гостевым.

Я, как и все мы, не однажды,
уйдя в тот день от прочих дел,
с духовной гордостью и жаждой
на демонстрацию глядел.

Я наших празднеств повторенье,
кипенье наших дум и сил,
как будто бы стихотворенье,
умом и сердцем затвердил.

Но рад тому, что в список этот,
и благородна, и мила,
сегодня новая примета
по-равноправному вошла.

Как сговорившись меж собою,
из парниковой тесноты
на площадь хлынули толпою
гвоздики красные цветы.

И, потрясенная дотоле
движеньем пушек и полков,
вся площадь стала красным полем
от света праздничных цветов.

Они пришли сюда недаром,
не только ради красоты,
цветы советских коммунаров —
самой Истории цветы.

Устало уходя отсюда,
чтоб силу снова обрести,
я не забуду, не забуду
цветок на память унести.

Пусть дома в чистеньком уютце
всегда хранится между строк
трех наших русских революций
неувядаемый цветок.