Любовь Столица - Голос Незримого. Том 2

Василиса
Молчи. Мне слушать то негоже!

Борис
Иль всё во мне тебе немило?

Василиса
Нет… Ты – на солнышко похожий,
Рудой и нежный, как Ярило!
И гордые такие взгляды…
И белые такие руки…
Для нас бы не было разлуки!
Конца б не виделось услады!
Но ты…

Борис
Я не был бы любовник:
Я был бы твой любимый муж!

Василиса
Уйди. Ты – щепотник, церковник
И государев враг – к тому ж!

Он не ушел. Но жизни бури
Поведал ей, во всем доверясь…
Как с медом рог злаченый турий,
Уж гнулся луч… Как конь иль ферязь
На пестрой шахматной тавлее,
По белой движась половице,
Уж тени начали ложиться
Всё вычурней и лиловее…
Он говорил про все недуги,
Какими родина больна,
И с пониманием подруги
Его прослушала она.

Так между них возникла близость.
Чуть утрело, в светелке малой,
Где стлалась розовость и сизость,
Он был. Она не прогоняла.
И, вышивая накомодник
Иль кружево плетя искусно,
Рассказывала плавно, грустно,
Как спасся старец, жил угодник…
Она была что птица Сирин
С сладчайшим пеньем алых уст!
И князь узнал, что молвил Сирин,
Что проповедал Златоуст.

Узнал он в этих сизых утрах
Из Василисиных сказаний,
Всегда простых, всегда премудрых,
Тьму нашептов, примет, гаданий…
Узнал про папороть волшебный,
Про спрыг-траву, что рвет оковы,
Про архилин, что вержет злого,
Про цвет любовный, цвет лечебный…
Узнал… И о своей природе
Стал мыслить глубже и нежней
И выше, лучше – о народе,
Что так красиво мнил о ней.

XVIII

А деве сделались известны
Его рассказы путевые,
Что, как апокрифы чудесны,
Являли ей края чужие, —
Где снежно-розовые горы,
А небо густо-голубое,
Иные люди, всё – иное:
Слова, и нравы, и уборы…
Где зреет виноград – не клюква,
Не ель, а кипарис растет,
Где и дитятя знает буквы,
И бедный правду узнает!

Ей чудились в его исканье
Паломничьи мечты, надежды…
Порой среди повествованья,
Подняв бахромчатые вежды,
Оголубленный, углубленный, —
Прекрасный взор ее в волненье
В его вливался на мгновенье
Самозабвенно и влюбленно…
Плелись узоры на рогульки,
Стежки ложились по шитью, —
И было хорошо, как в люльке,
Светло и свято, как в раю!

Но иногда вдруг некий демон
Овладевал душой Бориса:
Всё клял и возмущался всем он —
Собой, отчизной, Василисой!
Он говорил: «Блуждал я много —
Близ туч летал, в пучинах плавал, —
И вижу, что сильнее дьявол
В стране, что крепче верит в Бога!
Какой-то дух лихой и косный,
Какой-то зимний змеевик
Околдовал здесь дев, и весны,
И мысль, и руки, и язык!

О сонное ночное царство!
К чему героев непокорство?
Здесь каются и без бунтарства,
Постятся и при корке черствой!
А изуверство, самовластье
Здесь губят молодость и прелесть, —
И, как сердца б ни разгорелись,
Здесь невозможны радость, счастье…
Проклятье! Есть ли королевич,
Что злого змия б одолел?
И власть – чтоб лик твой, мудр и девич,
Мне улыбнуться захотел?!»

И, кудри яркие ероша,
Метался в горенке он узкой
С усмешкой бледной, нехорошей
Над тьмою женской, тьмою русской…
Иль, губы алые кусая,
Над девушкой склонялся в муке —
Ловил в порыве диком руки,
Засматривал с тоской в глаза ей…
И жег огонь страстной и страстный
Тех широко раскрытых глаз,
И струйка крови темно-красной
С руки уколотой лилась!

О Вологодский край пустынный
С красой святой и чародейной!
К тебе тропины и путины
Завихрил ветер снеговейный…
Твои серебряные села,
Похороненные в сугробы,
Хранят еще свой быт особый
Порой рабочей и веселой.
Твой люд живет с станком и донцем,
Держа рубанок и утюг, —
И покланяется пред солнцем!
И чтит Великий свой Устюг!

Зима кончалась. Шли гулянья
Широкой Масляной Недели:
Обжорные пиры, катанья,
Ряженье и игра в сопели.
Мороз звенел, заносы кучил,
Но солнце грело всё любовней…
Везли ему навстречу дровни
Ржаные копна вешних чучел!
Загавливались староверы
И, цельные в житье-бытье,
Не знали удержу и меры
Ни в богомолье, ни в питье.