Любовь Столица - Голос Незримого. Том 2

И началася жизнь иная
Здесь в чистой и пустой светлице —
Без папирос, газет и чая, —
Но чудная, как небылицы!
Все дни светлы, как день единый!
В окне – лишь небо да сугробы,
Что хлебы пышной нежной сдобы,
Да серебристые рябины…
Мелькнет лазурный хвост сорочий
Иль беличий златистый хвост —
И день прошел… А ночи, ночи!
Все в гроздах крупных бледных звезд.

Все дни светлы, как день единый!
К колодцу ходит Василиса
С склоненной шеей лебединой
И с мягкою походкой лиса.
А в розовый морозный вечер
Справляет службу, псалм читая,
Подручник пестрый расстилая
И тепля золотые свечи.
Творит начал, метанья, отпуск…
И видится в дверях порой
Платок, повязанный на роспуск,
Иль черный сарафан с каймой.

Великодушный, откровенный,
Со староверами своими
Борис сдружился постепенно —
Беседовал, работал с ними.
Ему уж нравились обряды
Их веры вековой уставной,
Старинной жизни ход исправный,
Былые плавные наряды…
И, вольнодумец! брал Псалтирь он
И Апокалипсис читал,
Где синеперый реял Сирин,
Где алый Алконост витал.

Любил он промысел их сканный
С посеребреньем, позолотой, —
Солонки, ларчики, стаканы
Сквозной финифтяной работы.
Любил, как пахнет ладан росный,
Как пахнет розовое масло,
Лампаду, что в углу не гасла,
Обед обильный, вкусный, постный.
Врозь ел и пил он постоянно,
И, по привычке не крестясь,
С крестовой ложкой деревянной
Садился всё же кушать князь.

Он не скучал. Живой и пылкий,
Здесь, близ земли, в уединенье,
Охотничьей старинной жилки
Почувствовал он пробужденье.
На лыжах липовых скрипящих,
Со старой ржавой одностволкой,
Он под зеленой хвоей колкой
Блуждал в душистых, мшистых чащах.
Следил седых, косых зайчишек
В излогах прихотливый бег
И розовых смолистых шишек
Паденье мягкое на снег.

Он понял родины красоты
И любовался с гор и скатов
В который раз! быть может, в сотый
Явленьем пасолнц и закатов:
Игранием столбов багровых,
И настов зыбью голубою,
И изумрудной городьбою
Лесов еловых и кедровых.
В красе той белой лебединой
Он понял женские черты
И нес в ложбины и долины
Мужские смелые мечты!

Постигнул душу он природы:
Медвежью лень и ум барсучий,
Крота таинственные ходы
И короеда путь ползучий.
Постиг он всякий голос птичий —
Призыв любовный и тревожный,
И постук дятла осторожный,
И домовитый свист синичий.
В повадке куньей иль собольей
Девичью прелесть видел он
И шел через луга и поле,
Неведомо в кого влюблен.

Но дома помысл всё упорней
Влекла-манила Василиса.
Любовь росла, пускала корни
В душе испытанной Бориса.
Он не кончал страницы писем,
Когда она, оконца мимо,
Шла, недоступна, несмутима, —
И вслед глядел, пленен, зависим…
Стучал сапфирною печаткой
На крупном родовом кольце
И грезил с болью странной, сладкой
О страшном и святом лице.

Усольцев был происхожденьем
Из старо-княжеского рода,
Чье древо с пышным разветвленьем
Генеалог чертил три года.
Тот род был славный и богатый,
Имевший встарь владений область,
Пожалованную за доблесть,
Но странною судьбой чреватый.
В семейных блекнувших архивах
Хранился роковой их герб:
На синем поле в желтых свивах
Скрещалися копье и серп.

И дед один, боец блестящий
Очакова и Измаила,
Покинул Двор, его клеймящий
За связь с донской казачкой милой.
Другой же дед, герой суровый
Бородина, Аустерлица,
В отставку вышел, чтоб жениться
На девушке своей дворовой.
Их имена остались громки,
Забвенью жизни предались…
О том старались все потомки,
Но вспомнил их теперь Борис.

Он унаследовал от дедов
Их золотисто-рыжий волос,
Нрав воинов и непоседов,
Высокий ум и низкий голос.
Легко он кончил курс лицейский,
Прекрасно – университетский,
Но скоро бросил круг свой светский
И рано – важный чин судейский.
Любил он женщин… Но, как деву,
Одну свободу он любил!
За вольный Лондон и Женеву
Россию смирную забыл.

И вот она – в окне! У двери!
Еще чудесней и нежданней:
Не грубых лишь полна поверий,
Не жутких горевых преданий,
А полная глубинной верой,
Невидным делом, скрытым смыслом,
То со свечой, то с коромыслом,
То с книгою, то с яблок мерой…
Ах, эти косы русой пряжи,
Что до полу, струясь, висят!
И стан невиданно-лебяжий,
И несказанно-синий взгляд!