Любовь Столица - Голос Незримого. Том 1

«Голубое вино…». Посвящение – Генрих Эдмундович Тастевен (1880–1915), секретарь редакции журнала «Золотое Руно».

Сретенская. Gaudeamus. 1911. № 11. С. 2, № 1 в цикле «Веснянки», без посвящ. Вариант – ст. 10: «Перси» вм. «Груди». Посвящение – Ада Артемьевна Чумаченко (1887–1954), поэтесса; вместе со Столицей участвовала в «Вечере поэтесс» в Политехническом музее (1916).

Великопостная. Gaudeamus. 1911. № 11. С. 2, № 2 в цикле «Веснянки». Варианты – ст. 4: «И над нею тоже синий иней»; ст. 5: «бархатный» вм. «ласковый»; ст. 11: «Лица белые и строгие колени».

Благовещенская. Gaudeamus. 1911. № 11. С. 2, № 3 в цикле «Веснянки», без посвящ. Варианты:

ст. 6 Златокоса и юна,

14–16 Им незрим, кудряв и мил,

И лобзал мне лоб и шею,

Вербы гибче и свежее.

18 Райским воздухом пьяна,

Посвящение – неустановленное лицо.

Пасхальная. Посвящение – Сергей Тимофеевич Конёнков (см. в примеч. к сб. «Лада», с. 653).

Никольская. НЖ. 1911. № 6. С. 5, под загл. «Веснянка», без посвящ., с делением на четверостишия. Варианты – строфа I, ст. 3–4: «В небе ищет корм скворец, / Пашет нá поле отец»; строфа III, ст. 1: «девичьи» вм. «густые». Посвящение – Александр Александрович Смирнов (псевд. Треплев; 1864–1943), литературный и театральный критик. Его жена З.М. Славянова в 1908–1916 гг. выступала с циклом лекций о женской поэзии, в том числе о поэзии Столицы (Гос. центр. театр. музей им. А. Бахрушина. Ф. 253. № 224). Дарственная надпись на экз. сб. «Русь»: «Глубокоуважаемому Александру Александровичу Смирнову постоянно помнящая его – Любовь Столица. 1914 года ноября 9-го дня, Москва» (Библиотека ГЛМ). См. также приглашение на собрание «Золотой Грозди» 1 февраля <1913 г.> (ОР ГЛМ. Ф. 418 [А.А.Смирнов]. Оп. 1. Д. 17; датировка по указанному адресу – Гончарная, 28, кв. 2).

Троицкая. НЖ. 1911. № 10. С. 3–4, № 1 в цикле «Веснянки», без посвящ. Варианты:

строфа I, ст. 4 В светлой избе за плетнем…

II 2 Песен кукушечьих ждать.

III 2 Нежные веки томней –

7–10 Руки без дел не грубы,

Очи от снов голубы,

Стыд к голубям улетел,

Юноша сниться посмел…

IV 2 И наяву целовать.

Посвящение – неустановленное лицо.

Русальная. НЖ. 1911. № 10. С. 3–4, № 2 в цикле «Веснянки», без посвящ. Варианты:

строфа I, ст. 2 По весенним вечерам

4–8 А глухарь – идет к лесам.

Виден часто трепет чудный

По весенним вечерам:

Мох на кочке изумрудной,

А трава – растет по рвам.

II 1–4 В роще дичь стреляют братья,

Удят в озере зятья.

Дома розовое платье

На ночь скидываю я.

IV 3–4 Дома в нежные объятья

До утра склоняюсь я.

Посвящение – Аделаида Казимировна Герцык (1874–1925), поэтесса, критик. Столица высоко ценила поэзию Герцык, причисляя ее, наряду с

А. Толстым, Н. Клюевым, С. Клычковым, к «славянскому возрождению» (О славянском возрождении в поэзии // Столичная молва. 1915. № 447, 12 окт. С. 3):

Совсем особняком стоит в этой группе писателей Аделаида Герцык, поэтесса, чье высокое дарование, к сожалению, мало известно широким кругам читателей. У ней всего одна книжечка, но зато какая! Это – словно редкостный оракул, полный самых мудрых заклинаний и заговоров древности, самых вещих предчувствий и предсказаний. Здесь – ковыль-трава и горькие зелия, сердце горючее и руда горячая, темнистые лихие ночи и зверистые лютые звери… Тайновиденье и тайноведенье струятся изо всех этих магических строк и дурманят неким мистическим чарованием. А как выдержаны поэтессою все якобы древние заплачки и запевки и какое чудесное у ней, совсем особое, вольноразмерное стихосложение!

Находясь в Болгарии, Столица откликнулась на смерть Герцык статьей «Поэтесса-Вещунья» (В. 1925. № 111, 21 сент. С. 2–3), в которой подтвердила высокую оценку творчества и личности поэтессы:

Светлые, веющие, застилающие порой лицо волосы; рассеянный ко всему внешнему, но странно-сосредоточенный на чем-то своем, внутреннем, взгляд; ласковый, глуховатый голос и слабый слух… Большая упрощенность одежды и громадная усложненность души…

Такой вспоминается мне недавно умершая в России Аделаида Герцык-Жуковская, одна из значительнейших поэтесс нашего времени. И там, на родине, и здесь, на чужбине, произведений ее знают мало. А это прискорбно, ибо среди плеяды русских поэтесс, что появилась в первой четверти века, Герцык занимает одно из первых мест по необыкновенной светлости (не скажу – яркости) своего таланта, по удивительной (увы! столь несовременной!) содержательности, почти философичности своих стихотворений и особливой их форме, стоящей на высоте современной лирической техники, без всяких, однако, ухищрений ее и вычур. Может быть, этим свойствам своим творчество ее и обязано непростительно-малому вниманию к себе широких кругов русского общества, чаще отзывающегося на новую лиру, блестящую и звонко бряцающую, интересующегося живее молодым талантом, взлетающим с яркостью и шумом, как фейерверк. У Аделаиды же Герцык лира была утонченнейшей и шепчущей; в Аделаиде Герцык не было ни искры от фейерверка. Она лишь тихо сияла, как одна из звезд Плеяды, любимого ею созвездия. Далека была от земли и земле; чужда всего «слишком человеческого». Поистине была она особенный человек.